— Кто?

Но она расплакалась, ничего не говорила. А потом вообще подскочила, подол подхватив — и кинулась к воротам.

Срамота выходить в нижнем, да не расчесанному! Но поведение сестры изрядно его напугало в то утро. И Сюэмиро верный устремился за нею, как был.

Она первая добежала до Пятой линии. Она не была там, но догадалась что за линии, которые на земле весной Синдзигаку чертил. Что за две черточки. Их поместье. И то. Проклятое то поместье, что забрало его!

Она до полудня металась между зарослей, царапая руки, ноги, лицо, раздирая ткань. Лохмотьями стал наряд ее. Брат, смутившись набежавших людей, снял одно из двух одеяний, сестру закутал и прижал к себе. Она плакала, рвалась проверить.

Люди зажгли факелы. Поместье все обошли. Монахи даже пришли, с молитвами, поддержать ее — плач и крики напуганные, боли полный голос люди услышали из-за стен — и не смогли пройти стороной. Кроме обрывков ее нежно-розовых кимоно с сиреневой подкладкой не нашли ничего.

И, пока бегала, прорывалась пока сквозь заросли, а следом брат ее — протоптала часть сорных трав, поломала часть кустов. Если и зашел сюда мальчик, то дороги не разберешь теперь уж его. А жаль. Заросли все же могли помочь. Тогда.

К вечеру пришли матушка, отец приемный, старый глава семьи. Все обошли, оставляя на кустах почти сломанных, на травах почти стоптанных обрывки своих одежд и надежд.

Усадьба была как раньше. Внутри, на полу и на старых вещах толсто лежала пыль. На ней не было следов. Свежих. К счастью, девочка не заходила глубоко в каждое помещенье — и несшие факелы смогли проследить, что не было других, свежих следов.

Потом несколько недель воины обшаривали город. Окрестности. Трупа не нашли. Мальчика не нашли. Пропал. Будто и не было. Люди судачили, что проклятое поместье поглотило еще одного человека. Порывались сжечь его. Но снова испугались мести чертей или чудовищ, которые там притаились. Чудовища умеют мстить. Хотя иногда не хуже людей.

Даже император прислал послание с соболезнованиями. Прислал набор для ароматов. Для его сестры.

Заплакав, Фудзиюмэ стукнула по подносу — и все с него разлетелось, упало письмо и ветка с кленовыми листьями. К счастью, посланница, давным-давно поступившая на службу во дворец, была женщиной доброю и мудрою — и о выходке дерзкой потомку солнечной богини не сказала ничего.

Каждый вечер, закутавшись в два драгоценных кимоно — белое с белой вышивкой и белое с глициниями, казавшееся сиреневым издалека и в темноте — юная девушка выходила за ворота, к дороге.

И долго стояла, зябко растирая плечи. Долго-долго слуг не слушалась, умолявших вернуться ее. Матери не слушалась. Только отца. Который, увы, иногда возвращался слишком поздно.

Ночь беспокойная, полная кошмарных снов.

Утром, снова, закутавшись в два драгоценных кимоно — белое с белой вышивкой и белое с глициниями, казавшееся сиреневым издалека и в темноте — юная девушка выходила за ворота, к дороге. Снова ждала его. Сердце билось неровно. Душа сжималось в предвкушении:

«Может, сегодня он вернется? Насовсем?..».

Но утро проходило, а он не шел. День проходил, а слуги не сообщали о его приходе. Вечер проходил — а его все не было.

Мрачнели мать и отец. Но поняли, что ничего тут нельзя сделать. Да и даже у них теплилась надежда, что, вдруг, все случится в один день? Вдруг он придет? Неужели, нельзя прийти туда, где так долго, так отчаянно, с такой мольбой ожидает его другое сердце?..

Но она ждала дольше всех.

Год прошел. Сложный для нее больше, чем для других.

Каждый вечер, закутавшись в два драгоценных кимоно — белое с белой вышивкой и белое с глициниями, казавшееся сиреневым издалека и в темноте — юная девушка выходила за ворота, к дороге.

Ночь… забытье темноты…

Утром, снова, закутавшись в два драгоценных кимоно — белое с белой вышивкой и белое с глициниями, казавшееся сиреневым издалека и в темноте — юная девушка выходила за ворота, к дороге. Снова ждала его. Сердце билось неровно. Душа сжималось в предвкушении:

«Может, сегодня он придет?..»

Так прошло пять лет.

Он не пришел.

Мать стала готовиться к свадьбе. Отец и дед расстарались, юношу найдя доброго и успешного. Не из самой богатой семьи, но сердцем доброго. Заботились не о статусе своем, не о славе рода, а о ее жизни.

Рыдая, на коленях три дня простояла перед покоями деда юная госпожа. Умоляла все:

— Пощадите! Не отдавайте меня никому! Оставьте… оставьте меня ему! Я хочу ждать его!

Дед, закрыв седзи, повернувшись к саду спиною, беззвучно рыдал. Родители рыдали, запершись в своих покоях. Перестали шумно играть дети слуг, притихли братья и сестры.

Все надеялись, что упрямство их ее одолеет. Что смирится Фудзиюмэ уже насовсем. Что оставит его. И, если даже сразу мужа своего не полюбит, то хоть со временем? Дед и отец старались выбрать того, кого за поступки и нрав сложно было не полюбить. Все заботились о ней.

Ночью второго дня шел дождь. Поздняя была осень. Дед, не выдержав, седзи распахнул:

— Сгинь! — прокричал, — О распутная!

Фудзиюмэ все еще стояла на коленях. Закрыв глаза, которые устали смотреть на беспощадный мир и предавшую семью, хотевшую забрать ее у любимого. Она жадно глотала капли дождя.

— Да другую он нашел! Давно уже! — грозно хозяин поместья прокричал, не в силах смотреть на нее, — Мужчины не могут долго жить без женщины! Да и ты ему на что! Ты — обычная! Ты… ты уродина! Зачем такому красивому и талантливому юноше нужна именно ты?!

Но она молчала, опустив голову. Все еще стоя на коленях. Упрямица.

— Ты его родственница! — прокричал сердито господин, — Близкая родственница! Что за распутные мечты?!

Но она молчала, голову опустив.

— Боги накажут тебя за упрямство! — прокричал дед.

Он не мог больше смотреть на эту светлую фигуру и волосы, к ней прилипшие. Будто призрака увидел в темноте. Будто призрак перед ним застыл.

«Завтра я сам сожгу это чертово поместье!» — подумал мужчина.

Из темноты донеслось тихое:

— Пусть.

Всю ночь шел дождь. Шумели слуги, будя всех — обитатели поместья замирали в темноте, прислушивались — звали юную госпожу пойти к себе. Обещали накормить. Завлекали кушаньями особыми, ее любимыми, которых спешно наготовили. Совещались родители, кого из лекарей позвать: верно, страшно упрямица отстояла колени, как бы ни стала калекою из-за себя!

Она не ушла.

Фудзиюмэ ждала его.

Того бессердечного, который в один день просто ушел и пропал.

«Он же не мог… уйти насовсем?..»

Утром, когда только заря забрезжила по небу, дождь прекратился. Слуги нашли юную госпожу, лежащую на боку. Тяжело дышала. Лоб горел. Так и не пришла в сознание.