Тяжелая. Когтистая. Мохнатая лапа легла ему на плечо — и снова Данька услышал, как заурчал за спиной кто-то огромный, вонючий и клацающий зубами. Второй раз на дню шею обожгло жарким дыханием зверя, и за ворот потекла обильная тягучая слюна. Только на этот раз Потап урчал и клацал зубьями не от гнева и возмущения, а — от радости. Он уж и не чаял увидеть хозяина живым.

— Ах, деда Посух! Потап снова гостя дерет! — заорал с крыльца пронзительный детский голос — белокурая девка, заслышав приглушенный рев медведя, выскочила на порог, перегнулась через перила… В темноте да с перепугу не разобрала, дурочка, чем там занимаются во мраке медведь с каким-то мужиком, явно только что подглядывавшим у окна.

— Ну-ну, Бустенька, ангел мой! Не кричи… — наконец проговорил Данька, приходя в себя от медвежьих объятий. — Это свои, свои… Иди сюда, поцелую.

Даниле стало даже неловко, когда девчонка повисла на шее, прижалась к щеке вмиг повлажневшей мордочкой, тихо запищала и вдруг поцеловала прямо в рот, нечаянно коснувшись языком Данькиной губы — он отдернул лицо, дважды погладил Бустю по мягким волосам на затылке и опустил обратно на землю.

— Я ж говорил тебе, Буштя, шо оне сами до нас придут… Только погодить немного, а Данька и сам пришкочит! — зашепелявил, перелезая через порог, обрадованный Посух. — Чаво вы долгонько-то так? Ужо мы заждались тута с Потапом да дядькой Сильвестром!

Только теперь Данька разглядел чуть поодаль, под старой вишней еще одну косолапую тень — дядька Сильвестр вежливо поклонился Даниле, блеснув клыкастой улыбкой. «Как же, знакомы-с! — словно выражал весь его вид. — Намедни барина-то на закорках до дома несли-с… А нонче вот опять приятная встреча-с…»

— Дяденька Сильвестр тоже с нами решил идти дядьку Потыка выручать! — выпалила Бустя, не желая выпустить из пальцев Данькино запястье.

— С нами? Потыка выручать? — Данька вопросительно обернулся на ухмыляющегося Посуха. — Вы что… тоже собрались?

— А то как же?! — Посух обидчиво насупился. — Ишь хитрец, решил один Михайлу спасать! А мы тогда на что? Аль от мудрого старика и пользы нет? Или от Потапа с Сильвестром? Ты погляди на них: хошь и дураки, а немалы кулаки!

— Ага… особенно много пользы от Бусти! — Данька покачал головой. — Я ж вам велел на пасеку идти, меня дожидаться! Почему сюда пришли вместо пасеки? Здесь же опасно!

— На пашеку? Рази ж ты нам велел на пашеку иттить? — недоверчиво прислушался Посух, мгновенно начиная шепелявить втрое против прежнего. — А я, видать, не рашшлышал. То ешть не ражобрал. Перепутал небось пашеку с банькой… Ох, штарость не в радошть…

— Значит, от меня и пользы никакой?! — Данила вздрогнул: обозленная Бустя с силой дернула за запястье. — Да я… что хошь сделаю — все, что попросишь! И готовить буду, и стирать, и лечить, и медведей кормить! Ужо от меня поболе пользы будет, чем от рыжей твоей белки сумасшедшей! — Она вдруг смолкла, выпустила Данькину руку и добавила тихо: — Не любишь ты меня совсем. Ни чуточки…

— У тебя родители в починке! Тебе к мамке надо! — рассердился Данька.

— Не прогоняй: все равно не уйду, — спокойно и тихо сказала Бустя. — Из дому сбегу. Сама без вас пойду дядьку Потыка выручать.

— Нам без Бустеньки. никак нельзя, — встрял Посух. — Кто ж, окромя Бусти, телегой управит? Вы с Рутою верхами, а мы с медведями на телеге… Я-то дремать буду, а Бустеньке как раз поводья доверить можно…

Данька покосился вбок: из-за угла баньки и впрямь выглядывала запряженная телега, нагруженная каким-то дорожным скарбом!

— Господи, да у вас все подготовлено! — Даньке оставалось лишь развести руками. — А лошадь-то откуда, деда Посух?

— Дык… ты ж мне ея и подарил. Сегодня утром. — Старик спустился с крыльца и, заботливо оглядев окружение, мелко перекрестился: — Ну, коли все готово, — с Богом. Пора в путь-дорогу. По коням, братие!

Медведи бросились к телеге, по очереди задев плечами оцепеневшего Данилу. Бустя, гордо глянув на Даньку из-под ресниц, взобралась на почетное кучерское место — поправила косичку и выпрямилась, разбирая в руке поводья. Мимо прошел ухмыляющийся Посух, прижимая к груди снятый со стены образок… Данька вдруг ухватил старика за костлявое плечо, быстро заглянул в хитрые глазки:

— Дед, а дед… откуда ты знаешь, что Стати уже у меня? Посух пожал плечами.

— А чего тут знать? Бустя час назад прибежала, говорит: какой-то волк вокруг баньки бегает… Ну, я и смекнул, что это Колокир.

— А откуда знал, что именно Колокир? А, скажем, не Вретень?

— Оттуда и знал. Этого Вредня-оборотеня мы с Колокиром еще три дни назад скрутили — шкуру спустили да в болото бросили, когда он ночью мимо пасеки моей пробегал. Видно, Свищ его посылал Михайлу по лесу разыскивать. Страшный такой был, злой — да только от крестного-то знамения весь ослабел, стал сам себя зубами грызть. А Колокир тогда у меня в гостях сидел, мед пил. Вышел, посмотрел на ентого оборотеня — и говорит: вот, мол, подходящая шкура… Переоделся, ровно скоморох, — да вместо настоящего Вредня сам в починок побег. «Почто, говорит, мне Михайлу разыскивать, когда Свищ со Скарашем для меня его сами найдут». Такие дела.

— Гей, скоро вы там?! — закричала с телеги Бустя. Посух встрепенулся, побежал — вскарабкавшись по колесу, тяжело залез на сено и залег там, среди медведей. Данька взгромоздился на Волчика, медленно пустил его позади возка. Когда, выехав на тропинку, процессия поравнялась с медным мерином Руты, рыжая сестрица, казалось, ничуть не удивилась — кратко расхохоталась, подлетела на коне к телеге — знакомиться с медведями. Через минуту она уже, свесившись в седле, трепала разомлевшего Потапа за ухом, хихикала и весело бранилась с Посухом. Еще через полчаса вся компания затянула какую-то общеизвестную и, видимо, популярную в этих краях дорожную песню — достаточно заунывную для того, чтобы могли подпевать медведи.

«Просто цирк какой-то. Передвижной балаганчик», — подумал Данька, отпуская поводья.

— Кто здесь и почто пришел? — Плоское лицо рябой хозяйки постоялого двора, просунувшись в приоткрытую дверь, изобразило при виде столь разношерстной компании скорее усталое раздражение, нежели испуг.

— Бродячие скоморохи мы, — вежливо поклонился Данька. — Ищем ночлега.

— Ступайте с миром прочь! — Дверь сухо захлопнулась. Тогда постучал Потап. Его вовремя остановили — когда дверь вместе с косяком с хрустом просела в глубину проема на добрых полвершка. Старуха снова высунула в щель скуластое лицо — на этот раз побледневшее от испуга:

— Ступайте себе! Нынче гостей не берем на постой…

— Завтра мы дадим представление на рыночной площади и хорошо заплатим тебе за кров, — быстро сказал Данила, просовывая носок сапога между дверью и рассохшимся косяком.

— Ничего не надобно! — Хозяйка болезненно наморщила лоб. — У нас на дворе огневица… Дочка моя больная лежит — уходите прочь поздорову!