у нее внутри. Его не выплюнуть и не проглотить. Сейчас, чтобы заглушить эту боль захотелось закурить. Как ни странно, Зураб, оказавшийся рядом, догадался о ее желании и протянул папиросу. Он ничего не говорил, а просто стоял рядом и курил.

— У нас и такое бывает. Крепись, — похлопал он девушку по плечу и пошел дальше. Этот летчик с ампутированной ногой надолго остался в ее памяти. Даже Анна Владимировна отметила некоторую замкнутость девушки пришедшей на ночлег. Женщина напоила Еремину чаем и поделилась последними новостями.

— Народ судачит, что сегодня в 12 доме на улице Коминтерна чекисты взяли двух диверсантов. Представляете Катенька, они маскировались под беженцев. Ладно бы мужчина, но женщина! — возмущалась Анна Владимировна. Погруженную в свои мысли Екатерину вдруг ударило словно током, Коминтерна 12! Это же дом Волковых! Это она пустила туда супружескую пару. Черт подери! Теперь и ее приплетут к этой группе диверсантов. Когда приезжал милиционер по вопросу трудовой мобилизации, то он еще тогда собирался проверить Катю. Сейчас, наверное, жалеет, что не сделал этого. Соседи тоже видели ее. Она еще дура, этому милиционеру свою фамилию назвала. Вот встряла! Начнут искать и обязательно на госпиталь выйдут. Что же делать? В смутной тревоге и заснула.

Третье июля ознаменовало себя авиационным налетом. Даже смотря по телевизору работу немецких пикирующих бомбардировщиков, она всегда сжималась от страха, а пережить это воочию оказалось еще страшнее. Хоть целью «Юнкерсов» была железнодорожная станция, но их здание дрожало от взрывов, а местами посыпались стекла. Началась паника. Сестры и врачи попытались организовать плановую эвакуацию легкораненых бойцов в подвал под здание госпиталя. Хуже дело обстояло с тяжелоранеными. Их нести было не кому, да и размещать некуда. Они оставались на своих местах, как заложники ситуации. Еремина помогала солдатам спуститься в подвал, когда заметила, как Надя вернулась в основной корпус. Катьке стало интересно, что та там забыла и, невзирая на собственный страх, пошла следом. Оказалось, что ее соперница вернулась, чтобы поддержать оставшихся. Рисковала собственной жизнью ради обреченных на смерть воинов. Теперь вернуться в убежище Кате не позволила собственная гордыня.

— Не паникуем! Спокойствие. Я рядом с вами, — пыталась она приободрить солдат, приседая от каждого взрыва. У одного поправила съехавшее одеяло, второму подала кружку с водой.

— Как враг ни лютует, но победа будет за нами. Мы победим фашистов, и 9 мая 1945 года Германия подпишет капитуляцию, — позволила она себе сделать парочку предсказаний.

— Как в 1945? — откликнулся один из тяжелораненых.

— Это что война будет идти целых четыре года? Не верю. Сейчас подойдут войска второй линии, и мы погоним фрица. Не выдумывай девочка, — попросили ее.

— Конечно, погоним, сначала от Москвы, а потом в 1943 от Сталинграда, — продолжала предсказывать дальнейшие события девушка.

— Как от Москвы? — приподнялся на локте раненный пехотинец.

— Врешь! Не видать им Москвы! И за Сталинград врешь! — разволновался парень. Надежда повернулась в ее сторону, внимательно прислушиваясь. Катя поняла, что позволила себе лишнего.

— Не переживайте так, это я придумала, — попыталась оправдаться Еремина.

— Так могут придумать только враги! — прозвучало обвинение и эта ситуация принимала совсем другой оборот.

— Что вы к ней пристали? Разве сами не видите, какая у немца силища? Какой сегодня день войны и где это подкрепление? — заступился за девушку пессимистически настроенный офицер из пехоты. Среди раненныхсолдат возможно, и возникла бы перепалка, но от рядом разорвавшегося фугаса посыпались разбитые стекла и штукатурка с потолка.

— Дальнобойная артиллерия бьет, — прокомментировал прилет снаряда, раненный артиллерист. В коридоре послышался шум и снова прилетел снаряд. Взрывная волна перевернула тумбочки и наполнила палату дымом и пылью. Катя упала на бойца с перебинтованной грудью, прикрывая его собой. Когда пыль немного рассеялась, рядом с Ереминой каким-то чудесным образом оказался военврач Коваль.

— Катенька! — ни кого не стесняясь, обнял он девушку. Такого порыва чувств Катя от него даже и не ожидала.

— Вы живы? — он осмотрел ее с головы до ног.

— Не ранило? Почему вы здесь? Почему не в укрытии?

В углу палаты кашлянули. Это была Надежда, и она все видела.

— Тут же раненные, как их можно бросить? — слегка возмутилась москвичка. За бойцов Григорий Семенович вроде бы и не услышал, его в данной ситуации волновала лишь Еремина.

— Я так за вас переживал.

О его переживаниях увидели все в палате, особенно Надя.

— Тогда и я останусь с вами, — принял решение военврач.

Глава 4

Налет они пережили, хотя работы хозяйственной части прибавилось. Стекла местами поменяли, где-то забили фанерой или просто оставили как есть. Фронт неумолимо приближался, и обстрелы грозили стать ежедневными. Немцы форсировали Западную Двину и захватили плацдарм в районе Дисны. Орудийная канонада стала значительно громче. В этот вечер Григорий Семенович вернулся домой вместе с Екатериной и уходить никуда не собирался, облюбовав диван для ночлега. Основная тема для разговора это приказ об эвакуации госпиталя. У Кати затеплилась надежда, что все еще может поменяться в лучшую сторону, и она окажется подальше от линии фронта. Григорий Семенович сильно переживал за мать. Анна Владимировна ничего и слышать не хотела об эвакуации. Она здесь родилась, здесь и умрет. Все его увещевания упирались в глухую стену непонимания. Когда Анне Владимировне надоело слушать увещевания сына, она ушла к себе в комнату, оставив парочку наедине. Разговоры о работе постепенно перешли к поэзии. Григорий был хорошим хирургом, но, несомненно, мог бы стать и талантливым актером. Стихи он декламировал просто великолепно. Коньком его программы был Сергей Есенин. Утверждать, что в кругу знакомых Катерины не было интеллектуалов, нельзя. Вот только весь их интерес распространялся на машины, шмотки и все материальное. Были, правда и исключения, в виде парочек меломанов. Только не было из них ни одного, кто-бы читал для нее стихи. Старомодный способ ухаживания. Григорий Семенович уже взрослый состоявшийся мужчина, а ведет себя как влюбленный мальчишка. Смешно было даже смотреть на этого закаленного жизнью военврача, который краснеет под взглядом двадцатилетней девчонки. Она свалилась сюда из 90-х и уже сумела вскружить голову двум военным. Не многовато ли? Выслушав есенинское «Шаганэ» она заметила, что декламатор как-то странно затих. Девушка повернула голову и в лунном свете обнаружила фигуру Григория, в трусах и майке, возле своей кровати.

— Катя, вы не спите?

— Конечно, не сплю. Вы же читаете мне стихи. Как я могу уснуть? — ответила она на такой глупый вопрос, понимая, что Коваль проделал путь от дивана к кровати, не для того, чтобы выставить себя дураком.

— Сестры говорили, что у вас есть