Сперва я остро чувствовал Темноту за спиной и взгляды Неведомых Статуй. Было очень тихо. Зал, где я обычно сплю – Третий северный, – полон птицами, и ночами я слышу, как они устраиваются поудобнее или перепархивают со Статуи на Статую; однако в Сто девяносто втором западном Зале, насколько я мог судить, птиц не было. Очевидно, им здесь было так же неуютно, как и мне.

Я заставил себя сосредоточиться на единственном, что мне было знакомо: звуках Моря в Нижних Залах, плеске Волн о Стены в тысячах и тысячах Покоев. Этот плеск я слышу постоянно. Засыпаю под него каждую ночь, как дитя засыпает у матери на груди, слушая ее сердцебиение. Так, видимо, произошло и на сей раз, потому что дальше я помню только, как проснулся.

Полная Луна стояла в Дверном Проеме, заливая все в Зале своим Светом. Статуи по Стенам были расположены так, будто только что повернулись к Проему и устремили мраморные очи к Луне. Они были не такие, как в других Залах: не отдельные личности, а изображение Толпы. Двое стояли в обнимку, кто-то ухватил за Плечо стоящего впереди, чтобы приподняться и лучше видеть Луну, Отец держал за Руку Дитя. Был даже Пес – он не смотрел на Луну, а стоял на задних Лапах, упираясь передними Хозяину в Грудь, и старался привлечь его внимание. Дальняя Стена являла собой скопление Статуй – не расставленных ровными Ярусами, а смешавшихся в беспорядочной Толпе. Впереди, залитый Лунным Светом, стоял Юноша со Знаменем. Лицо его выражало Упоение и Восторг.

Я почти перестал дышать. На мгновение я почти ощутил, каким был бы Мир, будь в нем не двое людей, а тысячи.

Вторая запись от Двадцатого дня Шестого месяца в Год, когда в Юго-западные Залы прилетел Альбатрос

Полная Луна клонилась к западу, в Зале темнело, и в Окне напротив Дверного Проема все ярче проступали Звезды. Я записал, какие Звезды и Созвездия вижу. После Рассвета я проспал несколько часов и двинулся в обратный путь.

Идя, я думал о Великом Тайном Знании, которое, по словам Другого, даст нам удивительные способности. И я кое-что понял. Я понял, что больше в это не верю. Или, может быть, не совсем так. Я думал: возможно, Знание существует, а возможно, и нет. В любом случае оно меня больше не занимает. Я не намерен больше тратить время на его поиски.

Это понимание – понимание того, насколько ничтожно Знание, – пришло ко мне Озарением. Я хочу сказать, что ощутил его истинность еще до того, как понял, каким образом к нему пришел. Пытаясь восстановить последовательность мыслей, я все время видел Сто девяносто второй западный Зал в Лунном Свете, его Красоту, ощущение глубочайшего Покоя, почтительное восхищение на Лицах Статуй, когда те смотрели (или как будто смотрели) на Луну. Я понял, что в поисках Знания мы смотрим на Дом как на загадку, которую нужно распутать, текст, который надо истолковать, и если мы когда-нибудь обретем Знание, то Дом как будто утратит Ценность, превратится в простой антураж.

После Сто девяносто второго западного Зала в Лунном Свете я осознал, насколько это глупо. Дом ценен потому, что он – Дом. Он самодостаточен. Он не средство для достижения цели.

Эта мысль повлекла за собой следующую. Я сообразил, что меня всегда смущали слова Другого о тех способностях, что принесет нам Знание. Например: он говорил, что мы сможем управлять низшими разумами. Ну, для начала нет никаких низших разумов – есть только я и Другой, и у нас обоих живой и глубокий ум. Однако допустим на мгновение, что существует низший разум. Хотел бы я им управлять?

Если отказаться от поисков Знания, у нас освободится время для совершенно иных научных исследований. Мы сможем двинуться в любом направлении, какое укажут данные. Мысль эта наполнила меня радостью. Хотелось поскорее увидеть Другого и объяснить ему это все.

Я в раздумье шел через Залы, когда внезапно услышал громкий птичий крик и вспомнил, что в Восемьдесят восьмом западном Зале гнездятся серебристые чайки. Я подумал, не пойти ли другой дорогой. Однако это значило бы сделать крюк через семь или восемь Залов (1,7 километра), и я решил все-таки идти напрямик.

На середине Зала я заметил на Плитах куски чего-то белого и нагнулся их поднять. Это оказались обрывки исписанной бумаги. Они были смяты; я их расправил и попытался сложить. Два… нет, три клочка сошлись идеально: получился фрагмент бумажного листа с одним неровным краем. Судя по всему, это была вырванная из тетради страница.

Теперь я видел, что, даже если удастся собрать страницу целиком, прочесть ее будет нелегко. Почерк был ужасный – как путаница водорослей. Я вглядывался несколько минут и наконец вроде бы разобрал слово «минотавр». Строчкой-двумя выше я увидел слово «раб», а строчкой-двумя ниже – слова «убью его». Остальное было совершенно неразборчиво. Однако упоминание минотавра меня заинтриговало. В Первом Вестибюле есть большие Статуи Минотавров. Их восемь, и все они разные. Возможно, тот, кто это написал, приходил в мои Залы?

Я гадал, кто бы это мог быть. Не Другой. Я уверен, он никогда не заходил так далеко, и, кроме того, я знаю его почерк – четкий и аккуратный. Значит, кто-то из Мертвых. Человек с Рыбьей Кожей? Человек с Коробкой из-под Печенья? Завалившийся Человек? Потенциально это было открытие огромной исторической важности.

Теперь я знал, что искать, и принялся высматривать на Плитах клочки бумаги. Я начал с юго-восточного угла и методически обошел весь Зал, ничего не упуская. Поначалу серебристые чайки громко возмущались, но вскоре поняли, что я не подхожу к их гнездам и птенцам, и перестали обращать на меня внимание. Я нашел сорок семь клочков бумаги, но, когда встал на колени и попытался их сложить, понял, что еще многих недостает.

Я огляделся. Чайки свили гнезда на плечах Статуй и на Пьедесталах; одно было втиснуто между Ногами у Статуи Слона, другое примостилось на Короне Старого Короля. В гнезде на Короне я разглядел еще два белых обрывка. Я осторожно подошел и забрался на соседнюю Статую. Тут же на меня набросились две чайки, возмущенно крича и норовя ударить крыльями и клювом. Однако я не уступал им в решимости. Одной рукой я держался за Статую, а другой отбивался от птиц.

Гнездо являло собой беспорядочную груду сухих водорослей и рыбьих костей; между ними я разглядел четыре или пять обрывков исписанной бумаги, после чего спустился со Статуи и отошел на середину Зала, подальше от Стен, гнезд и разгневанных чаек.

Я задумался, как быть дальше, понимая, что сейчас недостающие куски не добыть. Чайки не позволят мне разобрать их гнезда – да я этого и не хотел. Нет, надо дождаться конца Лета – а лучше даже начала Осени, – когда птенцы вырастут и гнезда опустеют. Тогда я вернусь и заберу остальные клочки бумаги.

Я аккуратно сложил сорок семь обрывков к себе в мешок и продолжил обратный путь.

Запись от Двадцать второго дня Шестого месяца в Год, когда в Юго-западные Залы прилетел Альбатрос