— Подожди, щас Карлотта придет! И Луиза!

— Понимаешь, мне надо ехать…

— Сынок, сынок, сынок… нет…

— Но понимаешь, какая штука, ма, я скоро вернусь. Навсегда.

Мамаша опять начинает рыдать.

— Дэйви! Ты слышал? Мой мальчик скоро вернетца!

— И да, Пола говорит, что я могу забрать «Порт радости». Мой старик наконец поворачивается ко мне вместе с креслом и с сомнением на меня смотрит.

— Што такое с твоим лицом? — говорит моя мамаша.

— «Порт радости»? Как бы он там не помер. Придетца ему всю дорогу слушать каких-нить комических певцов. — Папаша явно издевается. Старый пердун выглядит как-то неважно. Усталый какой-то, измотанный. Похоже, он таки уяснил для себя, что больше не может обходиться с матерью так же паршиво, как раньше, иначе она вышвырнет его на улицу, а он уже слишком стар и коряв, чтобы найти себе еще одну тупую корову, которая будет бегать за ним, высунув язык, а уж тем более которая сможет готовить такие же вкусные макароны, какие готовит моя мамаша.

Уступив ее желанию устроить семейный междусобойчик, я решаю остаться еще на одну ночь. Входит моя младшая сестренка Карлотта, восторженно вопит, припечатывает на моих щеках увесистые поцелуи и звонит по мобиле Луизе. Мы сидим на диване, в центре — я, по бокам — сестренки, которые щебечут о каких-то пустяках, а мой старик ворчит и кидает на меня хмурые взгляды исподлобья. Мамаша периодически сдергивает Карлотту или Луизу с дивана и начинает кричать:

— Вставайте! Я хочу обнять свово мальчика. Вы не поверите, но он вернулся домой, совсем вернулся!

Дальше все происходит следующим образом: я направляюсь в Сан-Сити. Иду по Бульвару, вдыхая морской воздух, а грязный Эдинбург тем временем тащит меня обратно в мою родную гавань. Потом я спускаюсь к бару Полы, и тут меня встречает нехилый облом. Все запущено до крайности: старая красная плитка на полу, столы с покрытием из огнеупорного пластика, стены и потолок в разводах осевшего никотина, — но достает меня вовсе не это, меня достают посетители. Они похожи на толпу зомби из фильма Джорджа А. Ромеро, сидят, разлагаясь под резким светом люминесцентных ламп, который только оттеняет их многочисленные грехи. Я видел притоны, где курят крэк, в Хакни и Айлингтоне, но по сравнению с этим гадючником те гадючники — просто дворцы.

Лейт? Как можно снова сюда возвращаться?! Теперь, когда наша престарелая резвушка переезжает на Южную сторону, в этом нет никакой необходимости. Я полжизни провел в попытках выбраться отсюда. Я сижу наверху, в баре, потягиваю виски и наблюдаю, как Пола и ее подружка Мораг, которая очень сильно напоминает мне клон самой Полы, подают еду всем этим ноющим старым пидорам, как будто бы это не бар, а столовка для пенсионеров. В другой стороне бара из музыкального автомата доносится какая-то нелепо громкая танцевальная музыка, а несколько скелетоподобных юнцов сопят, дергаются и пялятся в одну точку. Пожалуй, мне пора убираться из этого бара, подальше отсюда, от тети Полы и от Лейта. Лондонский поезд зовет.

Я извиняюсь и двигаюсь дальше, по новому Лейту: QE2, министерство по делам Шотландии, редакция «Скотсмена», восстановленные подновленные доки, бары, рестораны, дорогие жилые кварталы для яппи. Вот оно — будущее, всего в двух кварталах. А на следующий год оно будет уже в одном квартале. А потом — бинго!

Сейчас мне нужно просто смирить гордыню и, как говорится, залечь на дно, совсем ненадолго. А там я придумаю такую аферу, что чертям станет тошно: аборигены — кондовые провинциалы, куда им угнаться за прохиндеем из метрополиса типа Саймона Дэвида Уильямсона.

Похоже, Рэб нервничает. Он теребит пальцы. Когда я начинаю его поддразнивать, он смущается и говорит что-то про то, что надо бы бросить курить, бормочет что-то про ребенка. Это первый прорыв, если не считать загадочного друга Терри, в его личную жизнь, жизнь вне универа. Даже странно представить, что у людей и вправду есть эта самая личная жизнь; целостные, самодостаточные миры, в маленьких отдельных квартирах. Как у меня. А теперь мы идем на разведку как минимум одной из частей его тайного мира.

Наше такси дребезжит и переползает от одного источника света к другому, счетчик крутится — только цифры мелькают. Мы останавливаемся у маленького паба, но хотя желтый свет из двери льется на серо-синий тротуар и можно услышать, как из прокуренных глоток изрыгается смех, мы не входим. Нет, мы идем по обоссанной боковой улочке к черному входу, к двери, покрашенной черной же краской. Рэб начинает выстукивать по ней какой-то сложный ритм. Ди-ди-ди-ди-ди, ди-ди-ди-ди — ди-ди.

Слышно, как кто-то спускается вниз по лестнице. Потом — тишина.

— Эт Рэб, — шепчет он, снова выбивая мотив какой-то футбольной речевки.

Отодвигается засов, снимается цепочка, и из-за двери, как чертик из коробочки, высовывается лохматая голова. Два вострых глаза быстро опознают Рэба, а потом начинают оценивающе скользить по моей фигуре с такой небрежной пристальностью, что мне почти хочется позвать полицию. Но потом ощущение угрозы и неудобства просто растворяется в белоснежной улыбке, которая, кажется, дотрагивается до моего лица, как пальцы скульптора, и лепит из него новое изображение, свое собственное. Эта улыбка просто удивительна, она превращает его лицо из физиономии агрессивного, враждебно настроенного дебила в лицо какого-то буйного гения, который знает все тайны этого мира. Голова поворачивается в одну сторону, потом — в другую, изучая улочку на предмет ненужной активности.

— Это Никки, — объясняет Рэб.

— Проходите, проходите, — кивает парень.

Рэб адресует мне быстрый взгляд из серии «ты уверена?» и говорит:

— Это Терри.

Я молча переступаю порог.

— Большой Терри.

Этот большой курчавый парень улыбается и отступает в сторону, чтобы дать мне пройти по узкой лестнице. Он молча идет следом за мной, судя по всему, он выбрал такую позицию, чтобы полюбоваться моей задницей. Я особенно не спешу, давая ему понять, что этим меня не смутить. Пусть он смущается.

— А у тебя потрясающая задница, Никки, вот што я тс скажу, — говорит он с жизнерадостным воодушевлением. Он начинает мне нравиться. Это моя слабость: я очень легко впечатляюсь неправильным типом людей. Мне об этом все и всегда говорили: родители, учителя в школе, преподаватели в универе, даже просто друзья.

— Спасибо, Терри, — спокойно говорю я и поворачиваюсь, поскольку мы уже дошли до конца лестницы. У него в глазах — явное вожделение, я смотрю прямо на него и выдерживаю его взгляд. Ухмылка становится еще шире, он кивает мне на дверь, я открываю ее и захожу.

Иногда необычная обстановка может просто выбить из колеи. Когда проходит лето и начинается семестр, все становится синим, серым и фиолетовым. Свежий воздух в легких, его чистота, которая превращается в холод, и так до тех пор, пока вы все не заваливаетесь в поисках тепла в какой-нибудь тускло освещенный бар, но только не в модное заведение, а в настоящий паб. Надо просто отойти подальше от шумных центральных улиц, и там — на задворках цивилизации — можно найти парочку стоящих мест. Пешая прогулка или пара остановок на автобусе, дорога обычно не занимает много времени. И это — одно из таких мест, когда ты заходишь, и у тебя возникает стойкое ощущение, что ты оказалась где-то в другой эпохе. Действительно, пробирает. Я иду в туалет, чтобы привести себя в порядок. Здешний женский сортир похож на маленький гроб, точнее даже, на египетский саркофаг, в нем едва можно сесть, унитаз сломан, о туалетной бумаге даже и речи нет, дешевый кафель, раковина, не знавшая горячей воды, над ней — треснувшеезеркало. Я смотрюсь в зеркало и тихо радуюсь, что стыдливый румянец, которого я так боялась, кажется, начал сходить. На щеках все еще заметны красные пятна, однако они исчезают. Красное вино. Главное, не пить красного вина. Впрочем, здесь это будет не сложно. Я подвожу глаза, крашу губы пурпурной помадой и быстро причесываюсь. Потом делаю глубокий вдох, выдыхаю и выхожу, готовая к встрече с новым, неизведанным миром.