обхватить ее как единое целое, словно бы невидимым ремнем. Я стартовал от часовни Ольберг за Захрангом прямо на границе с Австрией, поднялся на Шпицштайн, как когда-то Зигель Ганс, и оттуда хотел последовать на запад, как и он, пока не окажусь в конце пути, завершив путешествие по границе вокруг всей Германии на восточной стороне Гайгельштайна.

6. На границе

У меня сохранились лишь некоторые обрывки записей, когда-то переписанных из путевого дневника. Оригинал куда-то запропастился. В дальний путь я вышел 15 июня 1982 года, и с этого дня в выписках уже не попадаются другие даты.

От часовни на Масличной горе[6], почти от того места, где стоит таможенная будка, я шел по красивому, высокому и сырому лесу по направлению к Захрангу – впрочем, я скоро потерял его из виду, когда поднимался на Миттерляйтен. На пути мне попались дробилка, с грохотом моловшая щебень, и неоштукатуренное кирпичное здание, которое так никогда и не достроят. В Миттерляйтене меня обогнал фермер на мотоцикле – я знал его, но он меня не признал, когда я его поприветствовал. Я быстро шел в гору, хотя внутри меня на первых порах еще бурлили сомнения. В том месте в лесу, куда свозят строительный мусор, там, где грузовики ездят между деревьями по раздробленной черепице, где мокрый ветер стремится втащить в гору большие куски полиэтилена, а земля их не отпускает, и они лежат, будто трупы ограбленных, заваленные булыжниками; там, где пугливые утки, которым, кажется, в жизни досталось, улепетывали от меня в маленькой невзрачной луже на месте так никогда и не достроенного котлована, – там, успев изрядно поплутать мыслями по своему прошлому, я и распрощался с любимым Захрангом, где прошло мое детство, и теперь быстро взбирался вверх по склону под прохладным дождем, продираясь сквозь заросли мокрой травы и тысячелистника. Луга пахли свежим покосом, я окинул взглядом другую сторону долины – Гайгельштайн, где однажды завершится мой долгий путь. И почувствовал вдруг такое мужество, такую уверенность, что могу теперь дойти от границы до границы, от горизонта до горизонта. Зигель Ганс протрубил несколько тактов на трубе, и у меня словно выросли крылья. Его труба была бесценным, почти воздушным изделием – ведь над ней сотни лет работал мастер, который вырезал ее не просто из камня скалы, а из огромного изумруда.

И по мере того, как я приближался снизу по склону к Шпицштайнхаусу, одиночество отступало от меня, спускаясь ближе к земле, очень мягко, как укладывается спать большое и сильное животное. Хозяин горного приюта битый час пристально рассматривал меня в большой бинокль, пока я продвигался к нему по склону, – наверное, он видел во мне странное существо, обитателя иной галактики.

Миттенвальд я покинул почти бегом. Я до сих пор не видел пейзажей, настолько подготовленных к продаже. Насыпные песчаные дорожки, будто в курортных парках, туристические тропы со знаками, предупреждающими об опасности и о том, что община никакой ответственности не несет. И Вацманн – в бледном вечернем свете его скалы словно бы застывали прямо у меня на глазах. Вацманн – строптивая гора. Леса вокруг затаили дыхание. Две дикие утки плывут по заболоченному пруду, как сновидения из далеких времен. Обогнув высокий забор, я наткнулся на кормушки для оленей, как на какой-нибудь животноводческой ферме: здесь были и большие грабли для сена, и солонцы, и наблюдательные площадки, да еще домишко без особых примет. На лугу, медленно двигаясь к лесу, паслись два молодых самца и самка оленя, которые при моем появлении сперва долго рассматривали и изучали меня, пытаясь понять, кто к ним заявился, но они не признали меня за чужака, хотя я и сам себя тогда не узнавал. «Херцог», – произнес я спокойным, доверительным тоном, и только тогда они величаво пошли прочь, а потом пружинистой рысью скрылись в лесу.

Неуклонно шагая вперед, я увидел арктические ледяные поля. Они простирались передо мною вплоть до самых ледников и снежных вершин Шпицбергена. Потом они придвинулись и стали подлинной правдой. Я поскользнулся, проехался по льду под перилами обледенелого балкона барочного замка, и там, где язык ледника передо мной резко обрывался в Эльбу, я упал в зияющие глубины. Была ли то Эльба, а может быть, Енисей, – мне так и не открылось. Внезапно ощутив ужас, я осознал, что это мой конец, но и паря в пространстве, все еще сохранял присутствие духа, направляя свое падение раскинутыми в стороны руками, – подобно парашютисту, который наискосок, под определенным углом подплывает по воздуху к своим товарищам ниже, образуя совместную фигуру, – так, чтобы, уже миновав острый край ледяного обрыва, сотней метров ниже упасть в ледяные воды Эльбы, в которой в эти дни вместо воды…

Звон колоколов доносится из долины. Склоны гор полны молчаливой торжественности. Пенсионер сел на скамейку и задремал под полуденным солнцем. «Хорошо… хорошо, – пробормотал он во сне и чуть погодя добавил: – да, хорошо же». «Германия больше, чем ФРГ», – гласила выцветшая от ветра и солнца надпись фломастером на табличке, что отмечает границу, рядом со скамейкой спящего.

На постоялом дворе Криннер-Кофлер я долго беседовал с бывшим учителем из Мюнстера, теперь он на пенсии. Я спросил, как закончилась война лично для него, и попросил описать самые последние события – и вот что он ответил. Это было в Голландии, канадские танки шли в атаку и были уже в какой-то сотне метров. Их отряд, подчиняясь приказу, пошел брать пленных на ферме уже в тылу наступавших танков противника – канадцы их тем временем обогнали, – и там, направив пистолет на своего командира, он не позволил расстрелять взятых в плен голландских крестьян. И через какое-то время его самого, его голландских пленников и командира, которого он тоже взял в плен, отделяло от дороги, по которой шли канадские танки, лишь несколько кустиков – противник словно бы тек вперед и, так сказать, влек его за собой, а он шел следом и пытался его опередить, чтобы раньше оказаться на позициях своих войск. В конце концов вместе со всеми своими пленными он и сам оказался в плену.

Из соседнего домика пришел слабоумный сын лесника и, издавая странные звуки, шедшие из его непостижимого нутра, прицепился сначала ко мне, а потом к умной на вид охотничьей собаке. Мы оба терпеливо это выдержали. Позже мальчик последовал за мной в хижину клуба альпинистов, где я как раз собирал немногочисленные пожитки, и забрал у меня последнюю плитку шоколада. Я не возражал, ведь поначалу он явно намеревался взять