в панических настроениях или в неадекватной оценке сил противника. Что же касается товарища Нагулина, могу сказать, что еще ни разу не замечал за ним каких-либо признаков беспричинной паники, и, если уж после лично проведенной авиаразведки он утверждает, что без немедленного усиления фронта авиацией нам не удастся избежать тяжелого поражения, я бы, как минимум, очень внимательно прислушался к этому мнению.

Сталин кивнул Шапошникову, показывая, что принял к сведению его слова и перевел взгляд на Будённого.

— А что нам скажет по этому вопросу главком Северо-Кавказского направления? Снабжение Крымского фронта всем необходимым и контроль за действиями генерала Козлова находятся в вашем ведении, товарищ маршал. Что вы думаете по поводу слов Мехлиса и Нагулина о состоянии дел на Керченском полуострове?

— До последнего времени причин для столь резких оценок не было, товарищ Сталин, — четко ответил Будённый. — Однако, во многом мое понимание положения в Крыму строилось на докладах генерала Козлова, в свою очередь основанных на данных фронтовой разведки. Не верить оценке товарища Мехлиса я оснований не вижу, тем более что, по моим собственным впечатлениям, генерал-лейтенант Козлов проявляет себя на посту командующего фронтом не с лучшей стороны.

— Оставим пока товарища Козлова, — слегка поморщился Сталин, — я понимаю ваше желание получить вместо него кого-либо вроде Гинденбурга, но вы не можете не знать, что у нас в резерве нет Гинденбургов. В целом ваша позиция мне понятна, хотя, я надеялся услышать от вас более конкретный ответ.

Сталин положил на стол трубку и обвел взглядом собравшихся.

— Кто еще хочет высказаться, товарищи?

— На мой взгляд, Лев Захарович сгущает краски, — взял слово Жуков. — Я сейчас не о положении в Крыму, а о действиях генерал-майора Нагулина. Этот человек зря волну поднимать не станет. Я видел, как он действовал под Ленинградом. Другой бы давно верещал о пополнениях и резервах, а Нагулин решил поставленную задачу имевшимися в наличии силами, хотя даже у меня в какой-то момент возникло ощущение, что он не справится. Когда такой командир говорит о необходимости срочного перехода к обороне и требует немедленной переброски авиации, у меня возникает непреодолимое желание дать ему вдвое больше самолетов, чем он запрашивает.

— Полностью согласен, — поддержал Жукова Шапошников.

— Вот как? — усмехнулся Сталин. — Похвальное единодушие, однако я бы хотел вам напомнить, товарищи, что если бы у нас была возможность каждому командующему фронтом или представителю Ставки немедленно отправлять вдвое больше танков, самолетов и артиллерии, чем он просит, мы бы уже пили чай в Берлине, а то и на берегу Ла-Манша. Товарищ Жигарев, в телеграмме генерал-майора Нагулина приведено обоснование количества самолетов, которые мы можем ему отправить без критического ущерба для других участков фронта. Ставку интересует ваше мнение о том, действительно ли мы можем снять и перебросить в Крым часть истребителей из этих фронтовых авиагрупп и не получить в результате непоправимых последствий для наземных войск.

Жигарев ответил не сразу. Окинув всех участников совещания внимательным взглядом, командующий военно-воздушными силами Красной армии негромко произнес:

— Товарищи, а вам не кажется, что для генерал-майора, совсем недавно получившего высокое звание и впервые направленного Ставкой на один из фронтов, товарищ Нагулин слишком много знает о численном составе наших ВВС, их структуре и распределении по фронтам и армиям? Честно вам скажу, судя по его телеграмме, осведомлен он не хуже меня.

Возникла пауза. Отвечать на слова главкома ВВС никто не торопился.

— Это действительно важный вопрос, товарищ Жигарев, — наконец, медленно проговорил Сталин, — и позже мы к нему обязательно вернемся, но сейчас Ставку интересует не осведомленность генерал-майора Нагулина о делах ВВС, а ваше мнение о выполнимости его предложений. Ваше честное и объективное мнение.

* * *

Как и большинство немецких генералов, Вольфрам фон Рихтгофен не испытывал оптимизма по поводу событий на Восточном фронте. Всего месяц назад его назначили на должность командующего четвертым воздушным флотом, поддерживавшим действия группы армий «Юг», но, к собственному удивлению, никакого удовлетворения от этого повышения генерал-полковник не испытал.

Во время Польской кампании он командовал авиачастью специального назначения, а потом восьмым авиакорпусом люфтваффе. Его корпус поддерживал наземные войска в войне с Францией, участвовал Битве за Англию, Балканской операции и захвате острова Крит. Не всё и не всегда шло гладко, но это были обычные реалии войны, ведущийся против сильных или не очень сильных противников.

Здесь, в России, поначалу все шло просто замечательно. Без потерь, конечно, не обходилось, но люфтваффе с первого дня вторжения в СССР прочно удерживало господство в воздухе, и боевой счет лучших немецких пилотов стремительно рос, достигая трехзначных чисел. Белосток, Минск, Витебск, Лепель, Смоленск… Русские отступали, теряя многие сотни тысяч солдат убитыми и пленными, бросая технику, сжигая свои многочисленные танки в неподготовленных и плохо скоординированных контрударах. Нужно признать, иногда у них все-таки что-то получалось, и когда наземные части вермахта начинали буксовать, в дело вступал его корпус, с воздуха решая проблемы, возникавшие у танкистов и пехотинцев.

Поддержка наступления на Ленинград. Здесь стало уже сложнее, выросли потери, но все это еще вполне укладывалось в представления Рихтгофена о том, как должна идти кампания на востоке. А потом, в октябре сорок первого, его авиакорпус перебросили под Москву, и здесь началась уже совсем другая война. На этой насквозь промерзшей земле он понял, что значит терять десятки самолетов за один вылет.

О русском корректировщике, способном с убийственной точностью стрелять по воздушным целям, ему рассказал некий полковник из Абвера на одном из совещаний в штабе группы армий «Центр». Поверить в услышанное Рихтгофену оказалось непросто, но совсем скоро ему пришлось лично убедиться в том, что абверовец ничуть не преувеличивал.

Катастрофа под Москвой подкосила силы люфтваффе. Операция по снабжению окруженных армий с помощью транспортных самолетов началась неплохо, но совершенно неожиданно завершилась разгромом воздушного моста и провалом всех попыток подавить русские позиционные районы ПВО, наносившие тяжелые потери воздушным конвоям, пытавшимся прорваться в Московский котел.

А потом. Потом был массированный налет на Ленинград, воспоминания о котором каждый раз надолго портили генерал-полковнику настроение. Командовал этой операцией не он, но для ее проведения из его корпуса забрали полсотни бомбардировщиков, пообещав вскоре их вернуть. Не вернули. Рихтгофен знал, кому люфтваффе обязано полным провалом «химического» налета на стиснутый кольцом блокады город, и теперь, планируя свои действия по поддержке войск Манштейна в Крыму, он не сомневался, с чем, а точнее, с кем ему придется иметь дело.

Тогда, под Москвой, Рихтгофен хорошо запомнил слова полковника Рихтенгдена, а последующие события не дали ему о них забыть. Узнав о готовящемся