Сталин: Президиум имеет право передать рассмотрение проекта Конституции более высшему органу, чем сессия ЦИК. А коль скоро это решится, то скоро будет опубликован проект Конституции. Значит, для обсуждения в прессе проекта Конституции у нас будет июль, август, сентябрь, октябрь — четыре месяца. Люди могут обсудить, рассмотреть проект, обмозговать его с тем, чтобы на съезде Советов в середине ноября принять или не принять его. Для того, чтобы не получилось такого положения, что в ноябре у нас будет Верховный Совет СССР вместо ЦИК, а в союзных республиках будут по-старому существовать ЦИКи, и чтобы этого неудобства не случилось, чтобы на долгое время оно не продлилось, придется дело поставить так, чтобы немедленно взялись за выработку своих Конституций применительно к нашему проекту Конституции, а также за выработку Конституций автономных республик с тем, чтобы после Всесоюзного съезда Советов, скажем, через месяц созвать свои республиканские съезды и там уже иметь готовые республиканские проекты для обсуждения и утверждения. На этих же съездах нужно создать свои верховные органы, республиканские Верховные Советы. Это для того, чтобы не получилось большого интервала между созданием Верховного Совета СССР и Верховных Советов союзных и автономных республик…

Голос: Товарищ Сталин, выборы пока что по-старому проводим?

Сталин: Очевидно, да.

Любченко: Нельзя ли созвать Всесоюзный съезд не в середине ноября, а первого декабря, тогда вторая половина ноября пойдет на выборы.

Молотов: Предлагаю окончательно закончить выработку проектов республиканских Конституций к сентябрю.

Сталин: В середине сентября (реплика вычеркнута).

Петровский: Не позже десятого (реплика вычеркнута).»

А перед тем Молотов изложил проект решения Пленума, содержавший три пункта. Одобрить в основном проект Конституции СССР; «ввиду особой важности вопроса считать целесообразным созыв Всесоюзного съезда Советов для рассмотрения проекта Конституции СССР»; «предложить руководящим центрам» одиннадцати республик (включая Казахстан и Киргизию) «приступить к выработке проектов своих Конституций… применительно к проекту Конституции СССР».[49]

Необычная из-за своей безликости, аморфности оппозиционность вскоре получила продолжение. 11 июня Президиум ЦИК СССР в соответствии с требованием Пленума принял постановление, одобрившее проект Конституции и назначившее созыв Всесоюзного съезда Советов на 25 ноября, а не на начало или середину месяца, чего настойчиво добивался Сталин. На следующий день все газеты страны опубликовали проект нового основного закона, а 14 июня в них появилась и предусмотренная рубрика «Всенародное обсуждение проекта Конституции СССР», под которой начали помещать письма граждан. Рабочих, крестьян, инженеров, врачей, учителей… Кого угодно, но только не членов широкого партийного руководства. Исключением стали статьи в «Правде» всего лишь двух первых секретарей крайкомов. Закавказского — Л. П. Берии, и Сталинградского — И. М. Варейкиса. Кроме них, из видных партийных и государственных деятелей страны откликнулись в «Правде» лишь те, кто участвовал в подготовке проекта: Молотов, Калинин, Крыленко, Вышинский, Стецкий, Радек. Но не высказали мнение о новой Конституции Орджоникидзе, Микоян, А. П. Розенгольц, выступавшие в те дни на заседаниях советов при НКТП, НКпищпроме, Наркомвнешторге. Первые секретари компартий Белоруссии Н. Ф. Гикало и Армении А. Ханджян ушли от обсуждения, дав в «Правду» экономико-географические очерки о своих республиках, а Н. С. Хрущёв, первый секретарь МК, нашел, что наиважнейшей темой дня является подписанная его именем статья «Как мы организовали Дом пионеров и детские парки». Тогда же первый секретарь Донецкого обкома С. А. Саркисов обратился к проблеме технологии добычи угля, а нарком просвещения РСФСР Бубнов задним числом — только после соответствующего постановления ЦК, подготовленного Ждановым, — обрушился с критикой на сторонников педологии, которую он еще недавно открыто поддерживал.

Складывалась парадоксальная ситуация. С одной стороны, все члены ЦК дружно, единогласно проголосовали за проект Конституции, но с другой никто из них не выступил открыто в ее поддержку, пропагандируя достоинства демократии и парламентаризма по-советски, разъясняя их населению страны, неискушенному в знании, понимании обретенных прав. Разумеется, окружение Сталина, к которому, безусловно, можно отнести членов Политбюро Молотова, Кагановича, Ворошилова, Калинина, членов ЦК Вышинского, Литвинова, Стецкого, а также Таля, должно было оценить положение, в котором оказалось. Оценить и выработать ответные меры — в соответствии с навязанными им правилами игры.

Всю первую половину 1936 г. Сталин и его окружение проводили своеобразную внутреннюю политику, сохраняя, но в латентной форме и в минимальных масштабах, жесткое отношение к бывшим активным сторонникам Троцкого и Зиновьева. В январе с арестом немецкого политэмигранта, преподавателя Горьковского педагогического института В. П. Ольберга и обвинения в контрреволюционной и террористической деятельности более ста человек из Горького, Москвы, Ленинграда, Киева, Минска, началась волна репрессий. 9 февраля первый заместитель наркома внутренних дел Г. Е. Прокофьев подписал директиву НКВД, констатировавшую «возросшую активность троцкистско-зиновьевского подполья». Эта директива, порожденная январской акцией, послужила вместе с тем поводом для ареста пятисот человек. Только 31 марта Политбюро дало поручение Ягоде и Вышинскому «представить список лиц, подлежащих суду по закону от 1 декабря 1934 г.». Под «лицами» имелись в виду троцкисты. Продолжая эту тактику, 4 апреля Политбюро санкционировало возбуждение «дела вредителей Кузбассугля и Кузнецкого отделения Томской железной дороги», а 20 мая приняло решение по записке Ягоды от 25 марта, признав необходимым немедленную высылку троцкистов в отдаленные лагеря на срок от 3 до 5 лет.[50]

И всё же в то время Сталин отнюдь не намеревался обрушить всю мощь карательных органов против своих противников. На том же июньском Пленуме неожиданно для его участников — его доклад не был предусмотрен Политбюро, утвердившим 13 мая повестку дня и перенесшим дату созыва с 5 на 1 июня,[51]— выступил председатель КПК Н. И. Ежов с отчетом «О ходе обмена партийных документов». Начав с итогов, он сообщил: «При проверке партдокументов мы исключили свыше 200 тысяч коммунистов». Последовала реплика Сталина: «Очень много».

«Ежов: Да, очень много. Я об этом скажу. Сколько у нас есть апелляций, сколько мы вероятно восстановим в результате апелляций, но свыше 200 тысяч мы имеем исключенных.

Сталин: Если исключить 30 тысяч… а 600 бывших троцкистов и зиновьевцев тоже исключить, больше выиграли бы».

В прениях по докладу Сталин вновь заговорил о мягкосердечии. «Нельзя ли, — сказал он, — некоторых из тех, которые апеллируют, восстановить как кандидатов?.. Почему нельзя было бы часть апеллирующих, поскольку их невозможно по имеющимся материалам восстановить полностью как членов партии, восстановить их в качестве кандидатов в члены партии? Почему этого нельзя сделать?».[52]