Два дня я просидел на постоялом дворе, не решаясь выйти на улицу. Наконец на третий день какой-то человек принес мне письмо от Витали. Из него я узнал, что моего хозяина действительно посадили в тюрьму и что в следующую субботу его будут судить за сопротивление полицейскому.

«Мне, может быть, придется дорого поплатиться за то, что я погорячился и поступил необдуманно, – писал он. – Приходи на суд, это послужит тебе уроком».

Далее он давал мне несколько советов, писал, что целует меня и просил приласкать за него Капи, Дольче, Зербино и Проказника.

Пока я читал письмо, Капи, поднявшись на задние лапы, обнюхивал его и махал хвостом: он узнал по запаху, что оно побывало в руках его хозяина. За последние три дня он в первый раз оживился и выказал радость.

В девять часов утра в субботу я подошел к двери суда и, как только отворили ее, вошел в залу. Мало-помалу она наполнилась: в числе публики было много людей, видевших ссору Витали с полицейским.

Я не знал, что такое суд, но ужасно боялся его. Забившись в уголок за печкой, я прижался к стене и старался казаться как можно меньше.

Витали судили не первого. Сначала разбирали дело каких-то воров, потом людей, дравшихся на улице. Все они уверяли, что ни в чем не виноваты, но их всех осудили. Наконец вошел Витали в сопровождении двух жандармов.

Сначала я не слышал ничего из того, что спрашивал судья и что отвечал Витали. Я был слишком взволнован и только смотрел на моего хозяина. Он стоял выпрямившись, длинные седые волосы падали ему на плечи. Наконец я стал прислушиваться.

– Значит, вы сознаетесь, что нанесли несколько ударов полицейскому? – спросил судья.

– Нет, господин судья, всего один удар и только для того, чтобы вырваться от него. Подходя к лужайке, я видел, как он дал пощечину моему мальчику.

– Это ваш сын?

– Нет, господин судья, но я люблю его как сына. Когда я увидел, что полицейский ударил мальчика, я разгорячился и схватил его за руку, чтобы помешать ему ударить еще раз.

– Но ведь вы сами ударили полицейского?

– Да, когда он схватил меня за шиворот. Я невольно постарался освободиться от него.

– В ваши годы не следовало бы так забываться.

– Совершенно верно. Но не всегда человек поступает так, как следует.

Затем начали допрашивать полицейского. Он рассказал, как было дело, и настаивал на том, что Витали сопротивлялся аресту и ударил его.

Витали слушал показания полицейского невнимательно и смотрел то туда, то сюда, точно искал кого-то. Я понял, что он ищет меня, и, решившись наконец выбраться из своего уголка, прошел вперед.

Витали увидел меня, и его грустное лицо просветлело. Я почувствовал, что он рад меня видеть, глаза мои наполнились слезами.

– Вы можете сказать еще что-нибудь в свое оправдание? – спросил судья.

– Нет, мне нечего добавить, – ответил Витали, – но ради мальчика, которого я горячо люблю и у которого нет никого, кроме меня, я прошу суд не разлучать нас надолго.

Я думал, что моего хозяина выпустят на свободу, но вышло не так. Кто-то еще говорил несколько минут, а потом судья торжественно объявил, что Витали за оскорбление полицейского и сопротивление ему приговаривается к двум месяцам тюремного заключения и ста франкам штрафа. Два месяца тюрьмы!

Сквозь слезы я видел, как отворилась дверь и Витали ушел в сопровождении тех же двух жандармов.

Нас разлучили на два месяца. Куда же мне идти? Что делать?

Когда я, грустный и заплаканный, пришел из суда, хозяин постоялого двора ждал меня около двери.

Я хотел войти, но он остановил меня.

– Ну, чем же закончилось дело Витали? – спросил он.

– Его осудили.

– К чему же он приговорен?

– К двум месяцам тюрьмы.

– А штраф велик?

– Сто франков.

– Два месяца тюрьмы и сто франков! – задумчиво повторил он.

Я опять хотел войти, он снова остановил меня.

– Что же ты будешь делать эти два месяца? – спросил он.

– Не знаю, – ответил я.

– Не знаешь? А у тебя есть деньги, чтобы содержать себя и собак?

– Нет.

– Ты, может быть, рассчитываешь на меня, думаешь, я позволю тебе прожить эти два месяца здесь?

– Нет, я ни на кого не рассчитываю, – ответил я.

И это было на самом деле так.

– Вот это умно, – сказал хозяин. – Витали и без того задолжал мне довольно много, и я не могу кормить целых два месяца тебя и собак, не зная, расплатятся ли со мной за это. А потому уходи с Богом!

– Уходить? Но куда же я пойду?

– Это не мое дело; я тебе не отец и не хозяин. С какой же стати мне держать тебя?

На минуту я совсем растерялся. Да, он прав. Я понял, что не могу доставить ему ничего, кроме затруднений и лишних расходов.

– Ну, бери своих собак и обезьяну, мальчик, и отправляйся, – сказал хозяин. – Вещи Витали останутся, понятно, у меня. Когда он выйдет из тюрьмы и расплатится со мной, то получит их.

Эти слова подали мне надежду.

– Если вы уверены, что он расплатится с вами, то продержите меня до тех пор, пока его выпустят из тюрьмы. Тогда он заплатит и за меня.

– Ты полагаешь? А я думаю, что за несколько дней Витали будет, пожалуй, в состоянии заплатить, но за два месяца – едва ли.

– Я буду есть очень мало.

– А собаки и обезьяна? Нет, тебе нужно уходить. Ты можешь зарабатывать деньги, давая представления в деревнях.

– Но как же отыщет меня Витали, когда выйдет из тюрьмы? Он ведь придет за мной сюда.

– Ты можешь вернуться к тому времени. А эти два месяца походи по ближним деревням и городам.

– А если Витали напишет мне?

– Я сберегу письмо до твоего прихода.

– Но ведь мне нельзя будет ответить ему!

– Хватит разговоров, ты мне надоел! Ведь я сказал, чтобы ты уходил. Ну, отправляйся, да поживее! Я вернусь сюда через пять минут, и если еще застану тебя здесь, то тебе придется плохо.

Настаивать было бесполезно. Я позвал собак, посадил на плечо Проказника, взял свою арфу и ушел.

Мне хотелось выйти из города как можно скорее, потому что собаки были без намордников. Что мне сказать, если встретится какой-нибудь полицейский? Что мне не на что купить намордники? Это была истинная правда, так как, когда я сосчитал свои деньги, их оказалось только одиннадцать су[6]. А что если и меня посадят в тюрьму? Если мы оба, я и Витали, будем в тюрьме, что станется с Проказником и собаками? Теперь я стал хозяином труппы и чувствовал ответственность, которую это налагало на меня.