– Не знаю.

– Ты – и не знаешь? У нее был кто-то другой?

– Ты что, допрашиваешь меня? – рассердился Опалин.

Соколов не ответил и лишь взял из коробки новую папиросу. Невольно он поймал себя на мысли: если бы ему пришлось вдруг расследовать исчезновение гражданки Арклиной, первым, кого – как ни крути – пришлось бы проверять, неизбежно становился оперуполномоченный Опалин.

– А что говорят ее родные, друзья, окружение? – допытывался следователь. – Если она исчезла, они должны были заволноваться. И уже давно, – добавил он, пуская дым сквозь ноздри.

Опалин встал, прошел к окну и приоткрыл створку. Соколов следил за ним с острым любопытством.

– Я нашел тетку, у которой она жила, – сказал Опалин, возвращаясь на место. – Тетка клянется, что у Маши все хорошо, но…

– Что – но?

– Да ведет она себя как-то странно, – признался Иван. – Когда я попытался разузнать подробности – что, да как, да почему нет вестей – тетка расплакалась и стала божиться, мол, ничего не знает.

– Что ж ты ее не дожал? – уже сердито спросил Соколов. – Когда свидетель так себя ведет…

– Она не свидетель.

– По букве закона – нет. По факту – да. Скажи-ка мне вот что: твоя Маша случаем не латышка?

– Почему она должна быть латышкой?

– Потому что Арклин – латышская фамилия. Если, конечно, она настоящая, – добавил Соколов. – Ты ведь знаешь, немало народу сменило фамилии после революции, и не всегда законным путем да с публикацией о перемене в «Известиях». Арклина – это может быть и Карклина без первой буквы, а это уже дворянская фамилия[4]. Или какая-нибудь фон Аркле, например. Это так, только навскидку в голову приходит, а настоящая фамилия может быть любой, и совершенно необязательно связана с паспортной. – Опалин молчал. – Почему из всех ее родственников ты знаешь только какую-то тетку? Где родители, где братья и сестры? Кстати, где она родилась?

– В Ленингр… тьфу, в Петербурге.

– Метрическую запись проверял? Не выписку, а сам оригинал в церковной книге?

– Как ты себе это представляешь? Я не могу без служебной надобности поехать в Ленинград. И отправить кого-то рыться в церковных книгах тоже не могу. Там нас вообще не очень любят – вон мне пришлось тебя просить, чтобы заполучить дела без проволочек…

Слишком много оправданий, и почти все «шиты белыми нитками», мысленно отметил Соколов. Но если такой профессионал, как Опалин, не проверил простейшие факты…

– Она из бывших? – спросил следователь напрямик.

– Говорила, что ее мать мастерила шляпки. Иностранные языки Маша знает, то есть образование получила.

– Где именно?

– Я не спрашивал.

– Тетка чем занимается?

– Ей за семьдесят. Чем можно заниматься в таком возрасте?

– Да хоть замуж выходить, – парировал Соколов, пуская дым, – советская власть не запрещает. – Он вздохнул и потер рукой лоб. – Ваня, давай рассуждать здраво. Некая особа уезжает в Ленинград с одним чемоданом и исчезает. У особы мутное… ну хорошо, невнятное прошлое и никаких родных, кроме тетки, которая плачет и не хочет говорить, где ее племянница. Вывод? – Соколов со значительным видом выставил указательный палец в сторону собеседника. – Поездка, чемодан, исчезновение… ну что ты мне голову морочишь, в самом деле? Граница совсем недалеко от Ленинграда, тридцать километров всего. Вот тебе и разгадка!

– Так ведь граница на замке, – усмехнулся Опалин.

– Ну да, вот только мы с тобой отлично знаем: нет такого замка, к которому нельзя подобрать отмычки, – хмыкнул следователь. – И границу нелегально пересекают, причем в обе стороны. Сбежала гражданка Арклина, потому ты и не можешь нигде ее найти. А один чемодан – это самое необходимое, чтобы унести с собой. И не говори мне, будто раньше ты об этом не думал.

– Я не знаю, что мне думать, – признался Опалин после паузы.

«Еще как знаешь», – подумал Соколов. Потому и стал наводить справки неофициально. Ситуация вообще, если присмотреться, очень даже подозрительная.

– Ваня, чудес не бывает, – сказал следователь. Он затушил папиросу, придвинул к себе дела, привезенные из бывшей столицы, и начал по одному убирать обратно в сейф. – Если человек исчез, должна быть причина. Среди убитых гражданки Арклиной нет, но ты сам знаешь – между убийством и обнаружением тела проходит иногда много лет. Некоторые трупы вообще никогда не находят. Если же она пыталась покинуть страну, тут тоже возможны варианты. Либо она перешла границу и сейчас жива-здорова в каком-нибудь Париже, либо могла нарваться на проводника, который пообещал помочь, а потом убил ее, забрал вещи, а труп утопил в болоте. Ну и, наконец, третий вариант. Никто никого не убивал, не топил и прочее, а просто она уехала куда-то и не хочет, чтобы ты ее нашел. Кстати, а тетка не могла ее убить?

Опалин изумленно вытаращил глаза, а следователь Соколов был вынужден сделать неизбежный вывод: увлекшись своей загадочной красавицей, его друг утратил элементарные оперативные навыки.

– Она не покидала Москвы в то время, – сказал Иван. – Я о тетке, само собой.

– Но ее волнение в любом случае подозрительно. Может, врет тетка и из Ленинграда племянница успела вернуться? Приехала, поссорилась с тетушкой, та ее убила, а тебе твердит, не знаю, не приезжала и всё в таком духе.

Опалин испытывал сложную смесь досады, раздражения и подспудного желания уйти, оборвать этот никчемный разговор, который чем дальше, тем больше ему не нравился. Особенно его задевали попытки Соколова свести все к каким-то обыкновенным, бытовым причинам. Конечно, на стороне следователя были опыт и логика, но Опалин привык полагаться на свое чутье сыщика, и оно говорило ему, что исчезновение Маши никак не связано ни с теткой, ни с желанием покинуть страну.

– Я принесу тебе «Эсмеральду», – пообещал Иван, поднимаясь с места. Соколов посмотрел на его лицо и понял, что Опалин не настроен далее развивать тему об исчезновении своей знакомой.

– Меня вполне устроит и «Казбек», – усмехнулся следователь.

Они обменялись рукопожатием, и Опалин удалился. Оказавшись на улице, он обнаружил, что погода улучшилась, воробьи чирикали уже по-весеннему задорно, в лужах купались и томно курлыкали голуби. Ближайший табачный киоск стоял на углу, но по пути к нему Иван замедлил шаг. Что-то увиденное в папках Соколова просеялось через сито памяти и теперь подспудно царапало его – какая-то мелочь, деталь, странность.