один из двух мужчин, негромко, но энергично беседовавших за соседним столиком. Между ними стояла бутылка бренди, два наполненных до середины бокала, и они как будто пребывали в каком-то ином мире, чем все остальные посетители. Тот, что сидел лицом к Анне Магдалене, седой, с романтично закрученными усами, был одет в безупречный костюм из белого льна. Она сразу же подумала, что где-то видела его раньше. Но, сколько ни силилась, не смогла вспомнить — где именно. Она то и дело теряла нить оживленного разговора, пока одной из подруг не стало любопытно, что же так отвлекает Анну Магдалену.

— Вот тот, с турецкими усами, — прошептала она. — Откуда-то я его знаю.

Остальные аккуратно обернулись. «Симпатичный», — безразлично бросила другая подруга, и они продолжали болтать. Но Анне Магдалене было так неспокойно, что она еле уснула вечером, а в три часа ночи проснулась оттого, что по сердцу будто бежали мурашки. Муж тоже проснулся: она отдышалась и рассказала ему выдуманный ночной кошмар — настоящие, очень жуткие, мучили ее в молодости, когда они только поженились. Она впервые спросила себя, почему не занимается в городе тем же, чем на острове, если здесь в ее распоряжении целый год и уйма ежедневных возможностей. Не меньше пяти ее подруг напропалую изменяли мужьям, пока хватало сил, и все они сохранили свои браки. Но она не могла представить в городе ничего даже близко похожего на головокружительные и легкие островные приключения — и это была не иначе как посмертная уловка матери.

Несколько недель она только и думала, как найти мужчину, который не давал ей покоя. Она возвращалась в ресторан, выбирая время, когда клиентов больше всего, время от времени таскала с собой случайных подруг, чтобы не вызывать подозрений своими одинокими блужданиями, и привыкла с надеждой и страхом ошибочно узнавать в каждом попавшемся мужчине своего. Но встречать его снова даже не потребовалось: в один прекрасный день память сама, без помощи, взорвалась озарением. Это был тот самый мужчина, который оставил ей в книге позорную двадцатидолларовую купюру за ночь любви. И только сейчас она поняла, что на острове у него еще не было мушкетерских усов — потому она и не узнала его при второй встрече. Она стала бывать в ресторане еще чаще и теперь держала наготове двадцатку, чтобы швырнуть ему в лицо, но постепенно перестала понимать, как себя поведет: чем глубже она погружалась в ярость, тем меньше ее ранило горькое воспоминание о нем и прочих несчастьях, случившихся с ней на острове.

К августу она набралась сил, чтобы и дальше оставаться собой. Плавание на пароме, как всегда, длилось целую вечность, остров, о котором она столько мечтала, показался шумнее и беднее, чем в прошлый раз, а такси, везшее ее в прошлогодний отель, чуть не слетело под откос. Номер, где она была счастлива, оказался не занят, и парень за стойкой тут же вспомнил мужчину, с которым она приезжала год назад, но не смог найти его данных в архиве. Она проехалась по всем местам, где они были вместе, и везде встречала одиноких, ничем не занятых мужчин, каждый из которых мог бы скрасить ей ночь, но ни один не показался ей достойной заменой тому, по ком она тосковала. Так что она вселилась в прошлогодний номер и побыстрее, пока не пошел дождь, отправилась на кладбище.

Ее снедала тревога; она шаг за шагом повторила все действия, нужные, чтобы быстро и безболезненно встретиться с матерью. Всегдашняя торговка цветами очень постарела. Она перепутала ее с кем-то другим и отдала великолепный, как всегда, букет гладиолусов с явной неохотой и почти вдвое дороже.

На могиле ее ждал сюрприз: целый холмик из сгнивших под частыми дождями цветов. Она разволновалась, поскольку понятия не имела, кто мог бы их оставить, и без всякой задней мысли спросила у сторожа, а он так же простодушно ответил:

— Тот же сеньор, что и всегда.

Сторож рассказал нечто удивительное: время от времени приезжал совершенно неизвестный ему мужчина и буквально заваливал могилу матери Анны Магдалены Бах великолепными цветами, каких на этом бедняцком кладбище никогда не видали. Цветов было столько и были они такими пышными, что сторож не мог заставить себя выкинуть их, пока в них сохранялась хоть толика природной красоты. Незнакомца он описал как хорошо сохранившегося мужчину лет шестидесяти, с белоснежными волосами, сенаторскими усами и тростью, которую тот превращал в зонт, если его, задумчиво стоявшего над могилой, застигал дождь. Сторож никогда не задавал ему вопросов, никому не рассказывал про потрясающие цветы и потрясающие чаевые, а Анне Магдалене ни разу не заикнулся о нем, поскольку был уверен, что господин с волшебным зонтом — ее родственник.

Она проглотила свою тревогу и тоже оставила сторожу хорошие чаевые, мрачно гадая, а не открылась ли ей только что разгадка частых поездок матери на остров под предлогом какого-то бизнеса, про который никто ничего точно не знал — может, его и вовсе не было.

Анна Магдалена Бах вышла с кладбища другим человеком. Ее так колотило, что шоферу пришлось помочь ей сесть в машину. Только теперь она начинала понимать, зачем ее мать каталась на остров трижды или четырежды в год и почему так твердо заявила о своем желании быть здесь похороненной, когда узнала, что умирает от скверной болезни в неродных краях. Только теперь начинала понимать, почему в последние шесть лет жизни мать рвалась на остров с такой же страстью, как она сама теперь. Она подозревала, что мотивы у них были одинаковые, и эта аналогия ее поразила. Ей открылась не печальная, а, скорее, бодрящая истина: чудо ее жизни состоит в том, что она продолжает жизнь своей покойной матери.

На Анну Магдалену столько всего навалилось, что она пошла бесцельно бродить по бедным кварталам и неизвестно как оказалась перед шатром странствующего мага, который мог сыграть на саксофоне любую популярную мелодию, если кто-нибудь из публики вспоминал ее в этот момент про себя. Таким трюком Анна Магдалена не соблазнилась, зато решила в шутку спросить, где сейчас мужчина всей ее жизни, и маг ответил четко и неточно разом:

— Не так близко, как тебе хочется, и не так далеко, как тебе кажется.

В отель она вернулась в растрепанном виде и растрепанных чувствах. Открытая терраса ломилась от молодежи, играл молодежный же оркестр, танцевали до упаду, с открытым сердцем, и Анне Магдалене вдруг захотелось разделить радость этого счастливого поколения. Свободных мест не было, но официант узнал ее и быстро приволок ей столик.