Привычно набрать веток в жиденьком леске неподалеку. Привычно поставить небольшой лагерь. Привычно развести костер и подвесить кипятиться воду. Привычно сесть напротив Энши, который столь же привычно не шевельнул и пальцем, чтобы помочь. Тишина только была непривычной. А поймав взгляд, которым бессмертный смотрел на огонь, Ганс понял, что иначе просто не может.

Не ждавшее свободы пламя взметнулось вверх, заставив Ганса шарахнуться в сторону, отразилось рыжим всполохом изумления в глазах Энши; обратило в пепел приспособленные вместо подвеса тяжелые мокрые ветки, разом вскипятило воду в рухнувшем на угли котелке и успокоилось. Ганс осторожно выдохнул. Унял дрожь, кое-как выкатил на траву выдержавшую жар посудину и усмехнулся. Ему не надо было оборачиваться, чтобы чувствовать настойчивый вопросительный взгляд… пожалуй, всё-таки уже друга.

— Я поступил так, как считаю должным.

— Твой драгоценный император с тобой не согласится, — язвительно откликнулся Энши, но его голос прозвучал для души чуть ли не музыкой.

— Его Имп… — Ганс усмехнулся ещё шире и поднял взгляд, встречая так и не схлынувшее изумление. — Пусть это прозвучит не подобающе паладину, но император не узнает.

— Хм-м…

— Тем более я не в праве поступить иначе: ты уже дважды спас мою жизнь. И я…

— Один раз.

— Прости?

— Один раз я тебя спасал, — на удивление терпеливо повторил Энши и вытянул руку над присмиревшим огнём. Пламя аккуратно высунуло язычок, лизнуло пальцы, забралось вверх, не оставляя ожогов и не портя одежды. — Там в лесу я же тебя и оглушил. Я, конечно, сказал не забывать. Но на деле ты мне не должен.

— Зачем? — только и смог спросить ошарашенный новостью Ганс. — Скажи, что же тогда разбойники?

— Трое мертвы. С одним я заключил сделку, о которой ты ничего не узнаешь. Зря, что ли, по голове бил? Хочешь подержать?

Ганс хмуро потер затылок, глядя на протянутую к нему ладонь. Легко сказать «подержать»! Как взять в руки сгусток рыжего пушистого пламени, представлялось слабо.

— Это ты так от вопросов уходишь?

— Это я так принимаю твои извинения.

Ганс только фыркнул, но руку в ответ протянул. Пламя перетекло на неё лениво, как раскормленный кот. Устроилось, слегка покалывая пальцы и будто заснуло.

— Я поражен… оно едва греет.

— Я не стану обжигать, — Энши улыбнулся и сунул в огонь мгновенно занявшийся прутик. — Можно придать пламени форму шара и кинуть во врага, будто камень. А можно принести домой и посадить в очаг, хоть пустой. За пару минут прогреет любую хату. Можно разжечь костер, даже если всё давно отсырело. Можно поджечь деревню, оставить от неё безликий пепел за пару мгновений. Маги пламени много всякого творили с огнём. Я редко спорил. Я не всегда мог.

— Скажи, я теперь маг?

— Нет. Без меня руки в костер не суй. Если ты хочешь им стать… я могу об этом подумать.

Ганс промолчал, глядя на дремлющее в ладони пламя. Подчиняясь воле Энши, оно вдруг проснулось, вытянулось в тонкий высокий язык, нырнуло вниз между пальцами, обвило руку, заставив невольно отшатнуться под громкий смех, и вернулось в костер:

— Но ты не хочешь.

Стоило поблагодарить небеса, что Энши не стал называть причину вслух. Да, Ганс боялся огня. Именно такого, скованного узами магии, как будто разумного. Это пламя еще ни разу не принесло ему вреда, но Энши уже достаточно ярко описал последствия. И мирные. И полезные. И не очень.

— Я могу… — Ганс нервно сглотнул, прогоняя хрипоту из вдруг пересохшего горла. — Я могу поручиться за тебя. Нет, мы с сестрой! Уверен, Его Императорское Величество прислушается и…

— И обоих казнят на месте, — взгляд Энши заострился, снова заставив сглотнуть. — Даже не думай. Ты верная пешка, а я враг. Тебя и так скорее всего собираются убрать просто на всякий случай. Я ведь говорил: мясо. Если ты ещё и открыто встанешь на мою сторону… Хочешь жить — трепи о том, какая я страшная безумная угроза. Всё то, что подумал на поле боя.

— Я прошу у тебя прощения! Я понял, что был неправ! Его Импе…

— Величество знает, что я сила, с которой ему в жизни не справиться! И знает, что я могу дать эту силу другим, от меня не убудет. А ещё он знает, что меня предали и обманом заперли в подземелье на семь сотен лет! Семь! Сотен! Лет, Ганс! И ладно бы только без воды и еды, но без души и истинной свободы! И тут он прав, поверь мне, я очень сильно обижен!

— Но ты не тронул Арсэм.

Впервые Ганс испытал на себе всю силу прямого взгляда этих странных глаз, но выдержал. Не отступил. Потому что твёрдо знал, что Энши просто уйдет, получив свободу. Видел: ему не нужны ни кровь, ни чужие жизни.

— Я голоден, — сквозь зубы процедил бессмертный. В руках звонко хрупнул давно погасший прутик. — А ты обещал нам обед.

Снова воцарилась тишина, но уже совершенно другая. Энши злился, и Ганс сначала с опаской, а потом с интересом наблюдал за пляшущим вокруг него огнём. Здесь, на обезлюдевшем тракте, не от кого было скрывать возрожденную магию. Бессмертный и не пытался. Ганс понимал, что Энши просто наслаждается долгожданной свободой, отказывается сковывать свою силу, пробывшую взаперти столько лет. А та взамен с головой выдавала его настроение. Пламя дробилось на яркие всполохи, кружилось вокруг повелителя, рвано кидаясь то вверх, то вниз, складывалось снова в единый рыжий росчерк и рисовало замысловатые кренделя, которым было место скорее на ночном фестивале. Иногда оно замирало будто в задумчивости прямо напротив груди Энши, совсем недавно расцвеченной алым.

— Это больно? — внезапно спросил Ганс, сам удивленный сорвавшимися с языка словами.

— Что?

— Я… Эм… сражаться с пробитой грудью и…

Ганс смешался и замолчал. Несколько мгновений бессмертный сверлил его взглядом, будто прикидывал, так ли нужен ответ. Но всё же ответил:

— Да. Это тело человеческое. Оно устает, чувствует голод, жажду и боль. Нуждается во сне… Только потерять сознание не может. На моё счастье, за все века своей жизни в подземелье палача я бывал лишь однажды. Это хуже, чем сотни лет без еды. Но лучше, чем остаться без пламени.

Ганс замолчал, разливая по мискам готовую жидкую кашу с кусочками мяса. Ему снова не нравилось, куда Энши завёл разговор. Но теперь и вопрос был, что уж сказать, хорош.

— Поверь, Его… император всегда держал слово. Я знаю, ты не будешь исключением.

— А я вот не понимаю, с чего ты вообще взял это «всегда»? Посмотри в зеркало, исполнительная пешка, виляющая перед ним хвостом. Тебе с детства вбили в голову «император хороший», ты и тявкаешь в такт. Оглянись! Сунь свой нос туда, сюда, принюхайся. Могу спорить, учуешь много всякого, смердящего похуже, чем моя история. Опыт. Всё в нём, но у тебя его попросту нет! Паладин? Ты-то? Я молчал, конечно, но что-то не верю. Как ты получил этот титул? Или это награда перед походом, чтобы добавить ответственности и выбить сомнения?