— Унаследовал, — прошипел Ганс. — Мой отец был героем и умер героем. Ты прав, мне не хватает опыта. Но я не опозорю ни свой род, ни отца. Не смей… Я оправдаю каждое своё слово. Увидишь.

Ганс с трудом задушил кипящую внутри ярость, подхватил миску и ушел прочь. Вернётся, куда денется. Но не сейчас. Сейчас он должен проветрить голову. Пусть и отнесся к Энши по-человечески, пусть не собирался менять своего решения, но густой тягучий яд, капавший с языка бессмертного, Ганс принимать не станет. Он лично поговорит с Его Императорским Величеством, доложит всё как есть, а потом заставит Энши извиниться за каждое бранное слово и за каждый миг недоверия к человеку, всю жизнь посвятившему своим землям и своему народу.

Пустота и разруха вокруг нагнетали обстановку. Остовы полуразрушенных домов, беспризорная скотина, псы, с рычанием делящие что-то, что узнавать совсем не хотелось. Даже кони поддались царящей вокруг атмосфере: без понуканий торопились вперед, переминались с ноги на ногу, тревожно фыркали во время коротких остановок. Ночь в этих землях должна быть весёлой.

Однако, тут было совсем не безлюдно.

В мертвой тишине слух Энши легко ловил отголоски фраз, тихую ругань, шуршание и звон разбитой посуды.

Жадных до легкой добычи людей не волновали вылезшие из сказок чудовища. Во всяком случае, до тех пор, пока о них ходят лишь слухи. А вот брошенное хозяевами добро волновало. Ещё как. В той из деревушек, что побогаче, люди не брезговали грабить и мертвецов. Энши только поморщился, отвернулся, когда увидел, как двое мужиков ловко потрошат платье какой-то женщины с развороченной грудью. Только запомнил, как чуть в стороне, дожидаясь своей очереди, сидели дворовые псы.

А Ганс вот не выдержал.

Энши не стал его останавливать. Не стал останавливать и коня, так что когда за спиной раздались первые слова яростной речи, перебитые звоном оружия, бессмертный успел оказаться достаточно далеко. Ждать, правда, пришлось потом долго.

Пока Энши стоял на краю деревни у вывороченных кольев ограды, мимо проехал целый отряд не то разбойников, не то хорошо организованных вооруженных селян. Поравнявшись с Энши, их главарь остановился. Беглый оценивающий взгляд скользнул по коню, по дорогой одежде, зацепил ножны с легким мечом, и мужик всё же спросил:

— Слышь, мальчонка, ты не из местных?

— А похож? — ровно ответил Энши вопросом на вопрос.

— Слышь, ты не хами мне тут. Старшой спросил — младшой ответил.

— Не вижу тут старших.

— А, тьфу. Гордый, значит, — мужик брезгливо сплюнул и свистнул своим. — Слышь, мужики, мы тут труп проворонили. Айда Обыщем?

Ждавшая чуть впереди толпа человек в десять отозвалась неуверенным хором. Кто-то побледнел, отвел глаза. Убивать всё же не грабить. Кто-то наоборот — демонстративно медленно потянулся за арбалетом, готовясь отправить в полет первый болт. Остальные с лязгом обнажили кривые ножи.

А Энши ждал. И думал. Убийство идиотов никогда не входило в число его любимых развлечений. Да и одежду испортят — жалко…

Вопрос разрешил, как всегда, Ганс. Появившемуся на тропе паладину не пришлось даже открывать рот, хватило доспеха личной императорской гвардии, заляпанного свежей землей и кровью. Стоило мужикам понять, что тяжеловоз свернул к ним, как испарились все разом и молча.

— Я вовремя, полагаю, — хмуро процедил Ганс.

— Думаешь?

— Признаю, у меня родилась мимолетная мысль добить несчастных, а не спасать. Но такой суд слеп. Сестра учила проявлять милосердие.

— Ну, не знаю. Люди как люди. Вас таких много. Как это… «Не пропадать же добру»?

Ганс скрипнул зубами, но отвечать не стал. Только с какой-то горькой ненавистью продолжал смотреть в спины удирающей швали.

— Нас таких мало, — наконец тихо проговорил он. — Слышишь, Энши? Нас. Таких. Мало.

— Ты похоронил её?

— Я похоронил их всех… Собак тоже. Прошу простить мне эту задержку…

— Думаешь, это что-то изменит?

— Я поступил как должно. В путь. Время не ждет.

Энши негромко фыркнул и действительно последовал за перешедшим на рысь Гансом. Что-то говорить сейчас, пожалуй, не стоило. Ганс жил в иллюзиях, его старательно воспитывали, окружали с детства идеализмом, верой в императора, в империю, в людей, в такие зыбкие вещи, как благородство и честь. А он рос, впитывая все это как губка, слепой и глухой, верящий в лучшее.

Это таких, как он, мало. Дураков.

Мертвое село, уже второе на их пути, осталось за спиной. Вокруг снова царила безжизненная тишина. Там, где прошло войско тёмных, не было слышно даже стрекота насекомых. Многоцветье и зелень предгорий здесь казались пугающими, потусторонними. Пахли кровью не хуже разоренных домов.

Впрочем, даже тут нашлись люди. Поглощенный собственными мыслями Ганс снова доверил выбирать путь бессмертному и совсем не смотрел по сторонам. А зря. Дорога вывела к очередной деревеньке — совсем небольшой, в каких-то пару домов, — и её единственному уцелевшему жителю.

То, что это именно житель, а не очередной любитель падали, Энши понял сразу по криво навязанной на ветку верёвке и стоящей под ней табуретке. Юнец, не замечая невольных свидетелей последних мгновений собственной жизни, сложил руки в короткой молитве, уверенно взялся за петлю, забрался на табуретку и… оступился. Нелепо дернул руками, пытаясь сохранить равновесие, вцепился в верёвку, даже успел выругаться прежде, чем глухо рухнул в траву.

— Ба… — хмыкнул Энши, останавливая коня. — Нет, такого концерта я еще не видел.

Встрепенулся и тоже остановился Ганс, непонимающе оглядываясь:

— Что? Скажи, о чем ты?

— А ты глянь на этого… самоубивца.

Энши спешился и легкой пружинящей походкой направился к поднявшемуся на ноги мальчишке. Ганс, помнится, давал Энши двадцать. Значит, этот младше. Лет на пять? Даже семь? Борода не растет, легкий пух над верхней губой можно рассмотреть, только если намеренно вглядываться.

Гостей мальчишка не ожидал. Поспешно вскочил, напрасно стараясь загородить собой и табурет, и свисающую с дерева петлю.

— Н-не думайте м-меня останавливать, ясно?! — дрожащим голосом выкрикнул он, зачем-то поднимая кулаки. — Я-а… Я знаю, что делаю!

Ганс успел набрать воздуха в грудь и даже сказать первое слово очередной наверняка прочувственной речи. Но Энши перебил:

— Точно знаешь? Да ты не бойся, мы — помочь! А то смотреть жалко. Даже узел не тот завязал, — Энши носком сапога поставил табуретку на место, надавил руками, чтоб ровнее стояла в земле, стряхнул грязь и широким жестом пригласил повторить.

Ганс задохнулся от возмущения:

— Ты на что толкаешь невинное дитя?! Послушай, что бы ни случилось и как бы больно ни было — сводить счеты с собственной жизнью…