как цепи. Сбежать невозможно. И я не представляю, что будет, если я буду стоять на своем, если я буду упрямо отказываться произносить свои клятвы. Их нельзя вырвать у меня, брак не может продолжаться, если я отказываюсь сказать да, но это новая территория для меня.

Я смотрю на Сальваторе и больше не узнаю его.

Я обижалась, когда он меня называл избалованной, но мой отец никогда бы не причинил мне вреда. Он никогда бы не заставил меня ничего делать, не принудил бы к согласию. Он бы точно никогда не держал меня на мушке. Даже если Джозеф действовал не по правилам, это не меняет того факта, что, глядя на жесткое, злобное выражение лица Сальваторе, я только сейчас понимаю, что не знаю, что он может сделать. Он всегда был жестоким и властным человеком, я это знаю. Правая рука моего отца, готовая применить то, что не смог сделать мой более мягкий отец. Я слышала истории о том, каким Сальваторе был в молодости, что он делал для моего отца, пока другие не заняли эти роли, а Сальваторе занял более дипломатическую позицию при моем отце.

Я никогда не считала Сальваторе угрозой для себя. И даже сейчас он утверждает, что хочет защитить меня. Что он делает это для моего блага. Но он забирает у меня все… И в этот момент я ненавижу его за это.

Я чувствую, как слезы капают с моих ресниц, когда отец Маккаллум начинает читать клятву. Руки Сальваторе теплые и широкие, его длинные пальцы крепко держат меня, и я чувствую, как дрожу при мысли о том, что ждет меня впереди. О том, кем он станет для меня… когда-то был моим крестным отцом, а вскоре станет мужем.

Сальваторе произносит свои клятвы четко и твердо, его глубокий голос звучит в абсолютной тишине собора, безмолвного, как могила, за исключением его голоса. Пока смерть не разлучит нас. Я никогда не желала, чтобы это сбылось так сильно, как в этот момент, когда я оцепенело повторяю свои собственные клятвы, чувствуя себя больной.

Все изменилось слишком быстро. Паника сходит на нет, когда я поднимаю глаза на Сальваторе и повторяю свои слова, а в ушах стоит тихий гул, когда я пытаюсь сохранить самообладание. Пальцы дрожат, когда он берет мою руку и надевает тонкий золотой браслет на безымянный палец левой руки, и я едва не роняю толстую спичку, когда начинаю надевать его на руку Сальваторе. Она слишком мала, упирается в костяшку пальца, и Сальваторе сжимает руку в кулак, чтобы держать ее там, пока отец Маккаллум не закончит обряд.

— Это кольцо предназначалось не тебе, — шепчу я себе под нос. — Оно принадлежало Петру.

Если он и слышит меня, то ничего не говорит. И тут сквозь туман прорывается голос отца Маккаллума, который объявляет нас мужем и женой:

— Вы можете поцеловать невесту.

Я смотрю на Сальваторе, чувствуя, как мое сердце бьется о ребра. Он не поцелует. Он не будет. Он не может. Негодование закипает в моей груди, когда он делает шаг ко мне, мои руки все еще сцеплены в его, и он наклоняется, чтобы украсть еще одну вещь, которая должна была принадлежать Петру.

Мой первый поцелуй.

Удар его губ о мои губы отдается во мне. Это едва заметное прикосновение губ, призрак его рта к моему, такой легкий, что я едва ощущаю его тепло. Но это все равно ошеломляет меня, так же сильно, как если бы он прижал меня к себе и просунул свой язык в мой рот.

Или, по крайней мере, так кажется.

Я закрываю глаза, не задумываясь, когда его губы касаются моих. Я чувствую этот намек на тепло, кратковременную ласку, и что-то искрится на моей коже. Я чувствую прикосновение, близость, и мое тело признает это, хотя разум и сердце кричат, что это неправильно. Что все это — мои клятвы, мои поцелуи, мои эмоции — должны были быть предназначены для кого-то другого. Что я должна была испытывать волнение, удовольствие, предвкушение… а не страх и ужас.

Гости поднимаются на ноги, Сальваторе поворачивает меня к себе, и мы идем к алтарю, муж и жена. Головокружение снова охватывает меня, и я с трудом могу идти, не подгибая колени. Шок накатывает на меня волнами, которые обрушиваются на меня снова и снова, и осознание того, что только что произошло, с каждым разом все больнее. Но я не хочу споткнуться. Я не хочу, чтобы у него был повод поймать меня, прикоснуться ко мне.

Через несколько часов он будет трогать тебя гораздо чаще.

Мой желудок скручивается, страх пробирается по позвоночнику. Вспоминается предупреждение Анжелики, ее разочарование от брачной ночи. Только боль, и никакого удовольствия. И в каком-то смысле сейчас это кажется лучше. Я не хочу удовольствия ни от кого, кроме Петра. От человека, за которого я должна была выйти замуж.

Машина ждет снаружи. Я моргаю от яркого солнечного света, чувствуя себя так, словно вышла из сна. Все это не может быть реальностью. Этого не может быть.

Но это происходит.

Сальваторе открывает передо мной дверь, как будто все в порядке, и помогает мне собрать юбку и вуаль, пока я оцепенело скольжу в одну сторону машины.

— Учитывая все эти волнения, — спокойно говорит он, как ни в чем не бывало, присоединяясь ко мне с другой стороны машины, — думаю, свадебный прием будет отменен.

— Куда ты меня везешь? — Я слышу в своем голосе нотки испуга, чувствую, как сильно бьется пульс в горле, гнев, страх и оцепенение поочередно берут верх. От нахлынувших эмоций кружится голова, и я сжимаю руки на коленях, впиваясь ногтями в ладони, пытаясь успокоиться.

— В гостиницу. — Сальваторе смотрит на меня, его темный взгляд окидывает меня, словно оценивая мое душевное состояние. Я заказал номер-люкс в Плазе.

— Для чего? Чтобы воспользоваться своей молодой женой? — Я огрызнулась, сузив глаза. — Надеюсь, у тебя там достаточно охраны для того, что ты на себя навлек, Сальваторе. Петр придет за мной…

— Братва может сделать шаг, да. — Сальваторе говорит почти устало, как будто тяжесть случившегося наконец-то дошла до него. — Но это будет не потому, что Петр заботится о тебе, Джиа. Мне нужно, чтобы ты поняла, что…

— Ты лжешь. Все, чтобы получить то, что хочешь. — Я обхватываю себя руками, пальцы впиваются в тугой атласный лиф платья, а я смотрю в окно машины. Мы медленно движемся сквозь послеполуденные пробки, слишком медленно, чтобы мне это нравилось. В просторном салоне лимузина