— Не могу, — вздохнул Быков. — Меня партнеры ждут. Я должен им сообщить, что ты согласился. Потом будем доски искать, инструменты и все необходимое. Отплыть нужно не позже сентября, чтобы по теплу по морям пройти. Осенью заштормит так, что мало не покажется.

— У тебя мобильник есть, — напомнил Шовкун, проницательно глянув из-под чуба.

Можно было сказать, что батарея разрядилась, но это было бы явной ложью, которая обидела бы Шовкуна.

— Твоя взяла, — махнул рукой Быков. — Остаюсь. Позвоню своим, пусть без меня шевелиться начинают.

— Это дело. Тогда будем, парень, рыбу ловить. Без ухи вечерять — себя не уважать.

— А удочки?

— Удочки кругом растут, выбирай любую. А снасти всегда со мной.

Проплыли они до какой-то особой заводи, сели в лодке спинами друг к другу и принялись рыбачить. Черви в банке с землей были у Шовкуна заранее припасены. Он хотел блеснуть перед приезжим удалью и поразить его уловом, однако клевало почему-то больше у Быкова, так что победа осталась за ним.

— Везучий ты, парень, — буркнул Шовкун. — Меня еще никто в рыбалке не обставлял.

— У тебя, небось, место прикормлено, дядя Петро. Тут у любого дурака клевать будет.

Благородный жест Быкова успокоил Шовкуна.

— Место и впрямь знатное, — самодовольно хмыкнул он и повез Быкова по водяному лабиринту.

Выбравшись на сушу, они нарвали диких яблок и ягод для утреннего «чаю», как называл Шовкун компот. Набрали валежника, развели костер на черном пепелище возле уютного шалаша, подвесили котелок с варевом, а сами сели и приняли по первой.

Закусив яблочком, Шовкун тут же налил по второй, а сам разговорился. Рассказывал о водяных и русалках, о несметных сокровищах, спрятанных казаками в этих местах, о предках и волшебных травах, о наживках для рыбалки и службе в армии. Там и уха подоспела, обжигавшая глотку не хуже самогонки. В свою очередь Быков поведал Шовкуну о странах, где побывал, о встрече с морским змеем и блужданиях в Бермудском треугольнике, о поисках затонувшей Атлантиды и непроходимых амазонских джунглях.

— Говорю же, везунчик ты, Дима, — произнес Шовкун с нескрываемой завистью. Мало того что любимым делом занимаешься, так тебе еще и платят за это.

— Теперь и тебе повезло, Петро, — напомнил Быков, отбросив несколько заискивающую приставку «дядька».

— И то верно. Как думаешь, не обманет этот твой Майкл?

— Не должен.

— Хочется верить. А то если я полгода неизвестно где проболтаюсь, а потом с пустыми карманами вернусь, моя Оксана мне чуприну выскубет. Ты женат?

— Нет, — ответил Быков. И вспомнил про Джейн.

Ему вдруг страстно захотелось вернуться в Никополь и хотя бы мельком повидать американку. Он представил себе, как вваливается в квартиру, пропотевший, пропахший дымом и сивухой, и велел себе не рыпаться. К тому же он не имел права мечтать о Джейн. Она принадлежала другому.

— Что так? — спросил Шовкун, раскуривая трубку с аппетитным присвистом. — Не встретил девушку подходящую? Или…

Не договорив, он подозрительно скосил глаз. Быков от души расхохотался:

— Меньше телевизор смотри, Петро. Традиционная у меня ориентация, традиционная, не бойся.

— Никто не боится. — Шовкун несколько раз с наслаждением затянулся душистым дымом и передал трубку Быкову. — Что может «голубой» против настоящего мужика сделать? Они только сюсюкать могут. Так ты из принципа холостой?

— Все как-то не доходило до женитьбы, — сказал Быков и помрачнел.

Вспомнилось вдруг, как много хороших девушек он потерял, как часто спешил куда-то вместо того, чтобы остепениться и зажить спокойной, размеренной жизнью, построить дом, завести семью, окружить себя близкими людьми и милыми сердцу предметами.

Неужели он так и будет мотаться по свету до конца дней своих, как перекати-поле? А потом? Когда глаз станет не тот, сноровка пропадет, мышцы одряхлеют? Заказы закончатся, выйдет фотограф Быков в тираж. Засядет один в своей холостяцкой квартире и будет сувенирами любоваться, былые подвиги вспоминая. Только молодым и красивым женщинам он будет уже не нужен, ибо им тоже подавай молодых да красивых. Такова мрачная правда жизни.

— Наливай, Петро, — попросил Быков, возвращая дымящуюся трубку.

— Э, да ты, брат, зажурився, я вижу, — протянул Шовкун.

— Есть немного.

— Ну, мы кручину сейчас прогоним, Дима. Горилка — наипервейшее средство против нее.

Неустойчивые пластиковые стаканы наполнились ядреным первачом. Мужчины выловили из мисок по куску вареной рыбы, посолили круто и выпили, крякнув одновременно. Огненный шар взорвался в желудке Быкова, горячая жидкость побежала по жилам. В голове стало хорошо и пусто, мир слегка размылся перед увлажнившимися глазами.

— Ночь, гляди-ка, — произнес он с некоторым удивлением. — А я и не заметил. Звезды какие…

— Крупней наших во всем свете не сыщешь, — похвастался Шовкун.

— Неправда, Петро. В горах ночное небо ближе, в океане — ярче. Но здесь оно особое, неповторимое.

Они умолкли, слушая комариный звон и кваканье лягушек. Бутылка опустела. Костер погас. Шовкун подбросил хвороста, навалил сверху дровишек и свернулся рядом, накрывшись брезентовой курткой. Быков полез в шалаш, повозился на пахучем сене, распугивая полевок, и понял вдруг, что, несмотря на выпитое, сейчас не уснет. Выбравшись наружу, он осторожно вытащил из руки Шовкуна остывшую трубку, прикурил от уголька и стал пускать дым, уставившись в огонь.

Языки пламени исполняли для него дивный, завораживающий танец, знакомый еще первобытным людям. Если не вдаваться в подробности и не всматриваться в детали, то можно было запросто представить себя, сидящим у костра в скифском стойбище, или среди чумаков, или в лагере киевских дружинников. Всхрапывают во сне и переступают с копыта на копыто лошади, негромко судачат о чем-то товарищи, кто-то матерком запустил, кто-то песню затянул. Вон в небе звезда чиркнула, нужно скорей желание загадать. Какое? Простое. Чтобы не сложить буйную головушку в походе, а воротиться домой целым и невредимым, родителей обнять, детишек приласкать, любимую вволю потискать.

Эх, скорей бы! Ночь темна, неведомая птица орет дурным голосом, беду накликая. Трубка погасла, костер тоже слабеет, на отдельные огоньки рассыпаясь. Надо бы дровишек подкинуть, да сил нет. Сморил сон, сморил окончательно. До шалаша уже не доползти, слишком далеко. Придется так спать, сидя. Нет, лучше лежа.

Быков мягко повалился на землю, подтянул колени к груди, подложил кулак под голову и захрапел.

Это был не Майами-Бич. И не Багамы. Песчаный пляж, на который приехали наши друзья, представлял собой песчаную полосу на берегу Каховского водохранилища, которое в Никополе принято называть «морем». Это было сильное преувеличение. Свежий ветер, дующий с востока, был не в состоянии взволновать поверхность по-настоящему. Водоем, он и есть водоем, как ты его не назови.