– А может, вы его в саду под яблонькой закопали? – притворно-ласково спросил полковник Руднев и наконец ядовито улыбнулся. – А денежки его, что он привез для его сиятельства графа Виельгорского, вы себе прикарманили. И теперь шикуете на них со своей варшавской любовницей.

Шибуньский приоткрыл рот. С таким выражением лица он застыл почти на минуту. Потом, сморгнув, спросил:

– А это откуда вам известно?

– Нам известно все, – твердо заверил его Александр Александрович. – Так что запираться бесполезно. Лучше все чистосердечно нам рассказать, а мы с господином Рудневым подумаем, что сможем для вас сделать…

– Но… мне нечего вам рассказывать, – почти простонал Яков Шмулевич и закрыл лицо руками.

– Ясно, – резюмировал произведенный разговор обер-полицмейстер. – Признаваться вы упорно не желаете. Хочу сразу вам сообщить, господин Шибуньский, что прямых улик у нас против вас нет, а это означает…

– Ну… Вот видите! – оторвал ладони от покраснелого лица Шибуньский. – Значит, я не…

– А это значит, что мы приложим все силы к отысканию таковых… – не дал договорить подозреваемому Власовский.

Вначале держатель меблированных комнат не понял значения последней фразы, произнесенной обер-полицмейстером. Полностью Яков Шмулевич вкусил ее значение, когда увидел полтора десятка полицейских, причем некоторые из них были с лопатами…

Весь сад был перекопан вдоль и поперек. Причем полицейские, проделав шурфы и накопав ямы, вовсе не собирались потом их закапывать, отчасти потому, чтобы было видно, что в этом месте работа производилась, а отчасти – из-за лени. Ведь обер-полицмейстер и его помощник приказывали копать, а не закапывать.

Все шестнадцать меблированных квартир были тщательнейшим образом досмотрены. Вскрывались полы, простукивались стены, отодвигались мебеля. Постояльцы с трудом потом узнавали свои комнаты, которые приводила в порядок после обыска немногочисленная прислуга Шибуньского. Несколько из снимавших комнаты граждан рассчитались и съехали, косясь на полициантов и бледного держателя меблирашек, проклинающего все на свете и в первую очередь московскую полицию.

– Вы распугали всех моих постояльцев, – в отчаянии заламывал Шибуньский руки, но Власовский и Руднев оставались невозмутимы. У них имелась версия, и ее следовало отработать. Пусть для этого и надлежало перекопать весь придомовой сад и вскрыть полы во всех комнатах доходного дома.

Оставался подвал.

Несколько полицейских спустились в него и обнаружили заваленную всяким хламом дверь. Она была из дубовых досок, которые прогнили так, что можно было между ними просунуть руку. Так один полицейский и сделал. За дверью оказалась пустота, и вообще, из нее тянуло дремучей сыростью, смешанной с холодом могилы.

О потайной двери было сообщено обер-полицмейстеру Власовскому. Тот с интересом взглянул на бледного Шибуньского и последовал в подвал, направив Руднева провести дознание с кухарками, чей разговор подслушал Никита Остапчук, знакомец секретного агента Степана Кирюшкина. Обе кухарки были на своих «рабочих местах» и тряслись от страха, как последние осиновые листочки на жестком ноябрьском ветру…

Полковника Руднева интересовала первая кухарка, та самая, которая сообщила своей товарке о наличии у Шибуньского варшавской полюбовницы и рассказывала об убийстве Попова в его номере. Кстати, номер Попова был тщательнейшим образом досмотрен, и в нем не обнаружилось даже намека на пятна крови, которые должны были остаться на мебели или ковре после «семи ударов по голове дубовой ножкой, вывинченной из стула». Правда, за такое количество времени, прошедшее со времени «убийства» Попова, в его номере можно было все тщательнейшим образом замыть и всячески соскрести следы преступления, но все же… Руднев сам при досмотре квартиры Попова попробовал вывинтить у одного из стульев ножку. У него получилось. Подержав ее в руках, полковник пришел к выводу, что таким увесистым предметом убить человека вполне возможно. Причем ударив не семь раз и даже не три, а достаточно всего лишь одного раза…

Всеведущая кухарка тряслась, как будто просидела в леднике сутки. Для нее полковник, да еще и помощник самого московского обер-полицмейстера, была фигура едва ли не поднебесная и донельзя значимая. Она во все глаза смотрела на красавца Руднева, и то и дело вытирала вспотевшие ладони о фартук. Глаза ее бегали и не могли остановиться ни на одном из предметов. А когда они вошли в одну из комнат меблирашек, которую Власовский и Руднев превратили в дознавательскую, кухарка в изнеможении села на первый попавшийся стул. Ее уже, верно, не держали ноги.

Руднев ее состояние прекрасно понимал, поэтому с вопросами не торопился, давая кухарке «созреть». Он взял в комнате еще один стул, принес его и поставил напротив стула собеседницы. Затем сел, закинул ногу за ногу и стал наблюдать за лицом женщины, которое все время меняло краски. Еще минуту назад белое, как полотно, ее лицо вдруг покраснело, потом приобрело какой-то нездоровый зеленоватый оттенок, словно малость заплесневело, потом стало почти голубым, а сейчас покрылось пунцовыми пятнами, будто кухарка болела неизлечимой формой экземы. Но на кухню больных экземой не берут. И в рядовую прислугу тоже. Словом, нервничала кухарка весьма и весьма преизрядно.

– Да вы не беспокойтесь уж так-то, – тоном добрейшей души человека произнес Руднев, с любопытством наблюдая за метаморфозами женской кожи. – Я ведь не казнить вас сюда пригласил, а только побеседовать. По-дружески, так сказать. Не возражаете?

– Разве я смею?

Кухарка вскинула на полковника затравленные глаза. В них было столько тоски, что полковнику, повидавшему на своей службе всякого, стало ее невольно жалко, и он продолжил:

– И ничего худого с вами, сударыня, не произойдет, поверьте, даже если в своем рассказе о господине Шибуньском вы, скажем, малость… переусердствовали. То есть несколько приукрасили события. Ведь так? Я прав? Приукрасили, да?

Кухарка быстро кивнула. Лицо ее приобрело наконец естественный цвет, и помощник обер-полицмейстера задал первый из нескольких интересующих его вопросов:

– Это правда, что у господина Шибуньского в городе Варшаве имеется любовница?

Кухарка снова кивнула.

– Да.

– И правда, что у него в последнее время появились значительные средства? – достал из внутреннего кармана памятную книжку и карандаш Руднев.

– Имеются.

– А откуда вам об этом известно? – продолжал задавать вопросы полковник.

– Все говорят, – с трудом разлепила губы кухарка.

– Кто все? – посмотрел на нее Руднев и приготовился записывать. – Их имена, фамилии…

– Ну, все, – повторила кухарка.

– Да как зовут этих «всех»? – снова поинтересовался помощник обер-полицмейстера.

– Жоржетка Никаньшина, – тихо произнесла кухарка.

– Жоржетка – это кто? – записал что-то в памятную книжку Руднев.