и найдя подходы поближе, я нацелил окуляры. Стояло много особняков, и в большинстве из них не было жизни. Но в конечном итоге я разглядел Элю, которая на секунду показалась из-за угла с фрисби в руках. Значит, цель была найдена.

15

«УК РФ Статья 105. 2. Убийство: двух или более лиц – наказывается лишением свободы на срок от восьми до двадцати лет с ограничением свободы на срок от одного года до двух лет, либо пожизненным лишением свободы, либо смертной казнью». Я глубоко затянулся Зваром. Мои руки тряслись. Визионер во мне отчётливо видел заключение под стражу худого и истомленного мужичка. Бедолагу вели в наручниках. Он знал, на что шел, и оказался на скамье подсудимых. Тяжкая статья, решетка, казематы и беспощадная справедливость. Ведь многие поняли бы его и наплевали на сделанное, узнав о том, что речь шла о семье. Но закон накажет того, кто ответил обидчикам, и будет болтаться между ног морали. Правосудие навесит ярлык «преступник» на человека, который отомстил убийцам матери. Хотя кем я буду, если не им?! Как же мне плохо! Ебучий Звар. Я разозлился и швырнул сигарету в окно.

Да почему вдруг я обвинил в смерти мамы их? У нас, что, одна платная клиника в городе?! Просто мне так легче. Бродить, выслеживать, скакать по лесам, как сраный скаут. И так понятно, что ничего нельзя сделать».

Я, пошатываясь, встал, предплечьем оперся о стену и беззвучно заплакал. (–)

16

10. 9. 8. 7. 6. 5. 4. 3. 2. 1. Руки, скрещенные над головой. Смит лежал в нокауте. Я выключил звук спортивного канала и вышел на балкон. Рома ругался по телефону и вопросительно повернулся ко мне. Я провел рукой по шее, и он злобно хлопнул по лбу.

– В смысле, почему я ору?! Она, блять, в 7 классе… Какое время сейчас? Что ты несёшь?… Мне плевать на её подруг. Балуется она. Так надо всыпать под жопу, чтобы не баловалась. И думать головой будет… Не беси меня, а… Да, часов в 12. Целую.

Рома налил водки себе и мне.

– Как проиграл?

– В седьмом раунде нокаутом.

– Уже не вернётся.

– Плевать.

– Да уж… У меня дочь, оказывается, вейпит. А жинка её оправдывает, мол у неё переходный возраст, что сейчас все с этими подами. Ну да, конечно.

Я молчал.

– Нет. Я понимаю, что это не страшно. Но… Ладно. Расскажи, как ты. Давно не общались по-хорошему. До сих пор хочешь преподавать или будешь другой заработок искать?

17

Не реагируя на него, я медленно вращал сигарету в руках, вдыхая мягкий медовый запах табака. «Знаешь, что сейчас происходит? – спросил я риторически, смотря на огонь. – Внутри меня никотиновый дым. Алкалоиды, содержащиеся в нем, оказывают действие на нейромедиаторы – ацетилхолин. Нервная система возбуждается и смягчает моё восприятие реальности. Выделяется дофамин и проникает в кровь. Мой настрой повышается. Синапсы привыкают к этой реакции, и я уже жду того момента, как моя рука проникнет в кисет с блендом. И пока полная гильза дымится, я хвалю консистенцию табака.

А в дыме содержатся тысячи токсинов, вызывающих «Импотенцию», «Эмфизему», «Парадонтоз», «Онкозаболевание» и мои любимые «Страдание», «Опасность» и «Самоуничтожение». Что там ещё? Хорошо, что я не подсел на более серьезные алкалоиды в школе. Но и курить я очень люблю. Потому что курение – эстетичное успокоительное. Иначе бы никто уже не курил не в жизни, не в эффектной киношной картинке. Но я брошу, это просто грёбаный антураж. Не хочу помереть рано, как Чезаре Коломбо. Суть не в том. У меня просто нет любимого дела. Меня его лишили».

18

«А ты же знаешь, как я люблю литературоведение. Я получаю настоящее удовольствие, когда вижу применение языка вне мертвой дилетантской журналистики или ситуаций вроде драк с хабалистой бабкой в транспорте. Хороший текст имеет высокую ценность.

Эпос отождествляет нас с людьми прошлого, чтобы мы не повторяли их ошибок. Лирика отрывает нас от камней, фрикций и обогреваемого сидения. Драма напоминает, что мы люди. Всё это есть, как и историческая, научная, документальная литература. Но в будничной волоките не оторвешься от вывесок, блядских статеек или дебильных паст. И в итоге мы имеем невежество на всех уровнях.

Одни орут про своё место на политических координатах, апеллируя к историческим пасхалкам из мемов, другие – все свободное время играют в казуальную бредятину, третие смотрят интервью дебилов, взятые у дебилов. Но в этом спёртом воздухе никто даже не хочет открыть окно». (.–)

19

«И ирония заключается в том, что чем больше я сокрушаюсь, тем больше события последних месяцев моей жизни напоминают мне сюжет художественной книги. В ней герой учителя пытается внести свою посильную лепту, чтобы сделать мир вокруг лучше. Но вдруг его мать погибает, и он видит перед глазами только её заблеванную кровью подушку. Его почти лишают человеческого достоинства и средств к существованию. А далее все каноны реализма требуют, чтобы учитель экстраполировал злость в разочарование жизнью. Но я не пойду на поводу этих догматов. Мне нужна вера, что у меня ничего не заберут. Возможно, из-за этой веры я стану более бесчеловечным, нежели обрету добродетель смирения. Ничего не поделать. Потому что всё равно я буду мстить. И сейчас самое время. Понимаете, ублюдки?»

20

У противоположной стены в полу валялись связанные отец с сыном. Во рту у них были кляпы, приглушавшие визг. Их дергавшиеся ножки смешили меня.

– Какие вы жалкие! – я плюнул в их сторону.  – Представляете, как бывает?! Сначала куражитесь, а потом оказывается, что не всё простительно. Я потушил сигарету и встал, подпрыгнув. – Как я ждал этой минуты! Я же не судья, но вы вынудили меня примерить эту мантию.

Они следили со страхом за моей рукой, которая взяла со стеллажа нож.

– Кровь отмоется кровью, и наконец-то справедливость восторжествует. Настанет время, чтобы жить!

Я выпил стакан водки и проговорил.

– Пора!

Схватив за волосы ЕМ, я грубо оттолкнул его голову от стены, встал за спиной и резким движением перерезал его горло. Пульсирующая кровь захлестала в разные стороны, а Гриша заорал, пытаясь ногами оттолкнуться подальше. Но я ещё крепче дёрнул его за волосы, что даже бедра оторвались на секунду от земли.  Лезвие прошло по его шее. Стало тихо.

21

Медленное сердцебиение отдавалось в ушных перепонках. В такт ему я тихо шагал