Вместе, громадным днем всемирных облаков, мы обследовали водохранилища в холмах Лоуэлла, так высоко, или вставали лагерями у сточных труб в бурых трагических свалявшихся полях — на задворках школы св. Людовика — сидели на дереве, звали его Тексомотором Свежего Воздуха, — я запускаю воздушных змеев на поле —

Как-то утром в воскресенье Джо приходит ко мне домой после церкви, но я завтракаю, поэтому в своих беленьких бриджиках он, ожидаючи меня, спускается в погреб и набирает там ведерко угля для моей Ма — мы позируем снаружи с Анри Труазьё и моим котом, тусклым воскресным днем, — за нами машут деревья Доктора Сакса — запись старых ночей в ночевательных амбарах, на холодном чердаке, в таинстве, во грезе, Джо и я — Старинные кореша всей жизни детства — Однако Джо избегал саванов, не ведал никакого таинства, не пугался, лишь плевался, пёр себе дальше, в дровосецких сапогах, дождливыми утрами в церковь, воскресенье, всю последнюю неделю обследовал речку, а сегодня днем хочет отыскать пещеру в сосняках — идет ставить палатку, чинить машину на дождливый смутно-дымчатый весь день с банками и замазанной ветошью, и никаких тебе угощений —

У Джо дома были башенки и чердаки, но он не боялся призраков под парусом… его фантомами были реальность, работа, заработать денег, починить ножик, подровнять винтик, прикинуть на завтра. У него на задворках я играл в унылые личные игры, в какие-то мифические терки с самим собой, включая сколько раз вокруг дома и воды, — он же занят починкой чего-то для себя полезного. Приходит ночь, крадутся тени, возникает Сакс, а Джо лишь покачивается на веранде, говорит о том, что нужно сделать, и то и дело наклоняется и чешет ногу и грит: «Хью-хью-хью! ну ты и разобиделся в тот раз — ху-ху!»

Гам от больших семейных сборищ на четвертом этаже чердака Джо слышится очень слабо, но О! когда дело происходило у меня дома, в коттедже на Западной улице раньше или позже, улюлюканье и вопли дам, когда шпанявка Дюкетт заставляла Бланш погасить весь свет и давай играть на фортепьяно жутенькую музычку, вверх воздымается лицо, напудренное белой мукой, обрамленное пустой рамой от картины, с фонариком у подбородка, угугугуу, взрывы воющего хохота буквально вышибали меня из кровати пролетом выше — Но по крайней мере мне доставалось удовлетворение знать, что посередь такого крепкого взрослого насмехательства и бедлама никакие настоящие тени за мною не явятся — Божже, вот так банда это была: они себя звали «La Maudite Gang»[43]. пока одна пара не умерла и пар не осталось двенадцать, а не тринадцать, поэтому они стали «Грязной дюжиной» — С ними только что связался бедный попик Ляпуль Дюпюи, это последний неженатый сын в огромной квебекской семье, которая по традиции полагала, будто станет damnée[44], если кто-нибудь в доме не примет сан, поэтому сорванец и трахарь Ляпуль благочестиво удалился за монастырскую стену, до некоторой степени, женщине в одной с ним комнате было небезопасно — Однажды субботним вечером он вусмерть нажрался, попируэтив с ледями на громадной ревущей вечеринке, и отключился еще до полуночи (все равно в полночь бухать бы бросил, наутро ему к Мессе) — Настает утро, отец Джо заволакивает Ляпуля в душ, вливает ему в глотку черного кофе, затем созывает всю банду повеселиться на одиннадцатичасовой Мессе —

Они там все, Дулуозы, Фортье, Дюкетты, Дюбуа, Лавуазье, кто не, все в передних рядах, и тут выходит Ляпуль в ризе с важными алтарными служками, покачивается и ковыляет к работе — Всякий раз, стоило ему обратить налитый кровью страждущий взор к передним рядам, там оказывался мой папа, или отец Джо, или Ма и прочие чокнутые тетки, они украдкой издевательски слегка помахивали ему руками (будто в каком-нибудь уморительном святотатственном французском кино, пока еще не снятом), а он в ответ им тоже машет, словно говоря: «Христаради, потише давайте», — но они полагают, будто он их передразнивает, и всю Мессу от отца Джо слышны сдерживаемые фырчки взрывного только-не-хохота — А от моего папы все только хуже, поскольку он машет своей соломенношляпой между ног, или Бланш скашивает к переносице глаза, когда Ляпуль подымает гостию у перил на причастии — безумная банда — бедняга с трудом опускается на колени, алтарные служки цепляются ему за руки, ибо он чуть не падает, а человек-то золотой и, Боже мой, я бы сказал, почитеннее Епископа не бывало, что облагал бы свою паству хмуростями — Ляпуль на наших диких вечеринках любил рассказывать анекдот (который на самом деле подлинная история) о приходском священнике в Канаде, который не хотел отпускать одному парню грех, и в отместку парень этот измазал говнидлом перила его кафедры, поэтому настает воскресное утро, священник уже открывает было рот: «Сегодня, дамы и господа, я хочу поговорить о вере, ля натюр де ля релижьон[45]— Вера, — говорит он, приступая, возлагает руку на перила, — вера… — подносит руку к носу, кладет на перила опять… — вера — это… — и снова подносит руку к носу, хмурясь озадаченно, — la religion — mais c’est d’la marde!»[46]Кой анекдот был из тех, что, бывало, повергали большую счастливую маму Джо Аделаиду в такой вопль, что слышно его было вдоль самых речных валунов, и он неизбежно сдувал моего котейку с подушки, а я выныривал из грез в недоуменье — Безумная банда, тот раз, когда они устроили пикник на берегу, и после почти-трагедии, когда Па и мистер Фортье слишком далеко заплыли и чуть не утонули (пляж Солзбери), даже тогда в банде довольно веселости, во как, когда миссис Фортье жарит свиные отбивные на походной печке из коттеджа, и всем как-то хмуро, в купальном своем костюме приходит Дюкетт, выщипывает волосы с лобка под плавками и присаливает ими шипящую сковородку со словами: «Им надо побольше перчику», — так, что хохот банды звенит над морем, и обсуждают современных своих соседей, что жалуются в полицию на шумные вечеринки, вечеринки же эти — революции и канонады, в Америке такого больше никогда не будет (а кроме того, срубили все шуршащие деревья, чтоб грезящие мальчишки уже не могли упираться подбородками в полночные подоконники) — О Лунный Лоуэлл — И моя мама варит кофе в нашем старом капельном мелющем алюминиевом кофейнике на 15 чашек, и покер в кухне длится до судного дня — Мы с Джо иногда спускаемся подглядывать с лестницы за всей этой Бунтарственной Красой —

Когда Джо жил на Банкер-Хилл-стрит, и нам было по 8, 9, мы первым делом обследовали берега Мерримака в той части вдоль Лейквью-авеню, что была тогда польскими трущобами, где река плыла грязно, кротко без скальнорева вдоль громадных красных стен «Бумагопрядилен Бутта», — мы дождливыми воскресными днями в феврале бегали туда пинать плавучие льдины и ржавые пустые канистры из-под керосина, и шины, и всякую дрянь — Однажды провалились по самые бедра, все вымокли — Старший брат Генри насрал под дерево, на самом деле насрал, присел на корточки и нацелился взрывом в сторону, ужас. Мы обнаружили жирную парочку, любовники расплетали огромные ноги дамы в ямочках и волосатые муженоги из совокупления на подстилке журнальчиков про кино, пустых банок, крысиного тряпья, грязи, травы и соломы на полусклоне в кустах… серый день лета, они восхитительно объединились на полевой свалке у реки… а ночью вернулись, темнее, дичее, сексуальнее, с фонариками, непристойными журналами, трясущимися руками, засосами, украдкими прислушиваньями к Шуму Времени в реке, на мануфактурах, мостах и улицах Лоуэлла… дикоглазые в небесах, они потрахались и пошли домой.