Мы с Джо обыскивали там всю реку… чем темнее и дождливее время, тем лучше… Мы выуживали дрянь из реки. Неведомое и забытое утро имело место во дворе ветхого двухэтажного дома на углу Лейквью и Банкер-Хилл, где мы кидали дрова и мячи вверх-вниз в воздух, а матери на нас орали, мы только что подружились, — как забывать воспоминание о следующем утре понедельника в школе — фу, невозможно забыть школьный кошмар… грядет… понедельник —

Однажды днем — в призрачных дворах Св. Людовика, на хрумких гравиях переменки, в раздевалках банановый дух, монахиня приглаживает мне волосы водой из каплющей трубы в писсуаре, сырой мрачный сумрак и грехи коридоров и углов, где к тому же (на девчачьей стороне) моя сестра Нин носилась в вечностях, отзывающих эхом ее собственного кошмара, — однажды днем, пока вся школа стояла молча на полуденном гравии, слушав и ерзая, Джо, который совершил некий pêcher (грешок) на переменке, отлупили линейкой с железными краешками по заднице в кабинете у Сестры-Настоятельницы — как же он визжал и выл, когда я спросил у него потом об этом, он ответил: «Больно» — и никак не оправдывался за поднятый вой. Джо всегда был большой ковбой. Мы играли на поле у какого-то старого Фермера (Фермера Келли) — у него был важный дом на Западной Шестой с сопутствующим огромнодеревом и сараями, 100-летняя ферма, посреди среднеклассовых коттеджиков Сентралвилля, за размахом широких полей, яблоками, низинами, лугами, поблизости и кукуруза растет, заборы, — а по флангу его приход св. Людовика (дом священника и церковь, и школа, и зал собраний, и разбитое печальнополе переменок) (Св. Людовик, где похороны моего брата помрачились судорожным мерцаньем у меня в глазах… в смутном дальнем одиночестве далеко отсюда и отныне… забытые дожди накрыли саваном и перенакрыли кладбище)… Фермер Келли — его старый дом, освещенный маслом, мигачил в глыби ночных деревьев, когда мы проходили мимо от моего дома к Джо, нам всегда бывало интересно, что за старый таинственный отшельник он, должно быть, я знал фермеров и жизнь на ферме от Дяди Джона Жираду в лесах Нэшуа, куда ездил летом… к опаутиненному Саксу лесных дерев —

Пацан через дорогу от Джо умер, мы слышали рыданья; еще один пацан на улице между Джо и моей, умер — дождь, цветы — запах цветов — умер старый Легионер, в сине-золотых ужасах ткани и бархата, и регалий, и бумажных венков, и трупной смерти атласных подушек — Ой-ёй-ёй ненавижу все это — вся моя смерть и Сакс обернуты атласными гробами — Граф Кондю в одном таком спал весь день под Замком — лиловогубый — в них хоронили маленьких мальчиков — я и своего брата видел в атласном гробу, ему было девять, лежал с недвижностью лица моей бывшей жены во сне, свершенный, сожаленный — гроб мелькает полосами, пауки подбираются к его ручке под низом — лежал бы под солнцем червей, искал барашков небесных — не мазал бы больше призрака в тех саванных залах песка воплощенной земли, увешанных портьерами зерна ярусами вглупь дупь дерьмь — ну и нашел, на что пялиться, — ДА ЕЩЕ И СКВОЗЬ ГНИЮЩИЙ АТЛАС.

Я отказался от церкви, чтоб облегчить себе ужасы, — слишком много свечного света, слишком много воска —

У себя в смерти я предпочитаю реки или моря и другие континенты, только не атласную смерть в Атласном Массачусетном Лоуэлле — с епископом Сент-Жан-де-Батиста Стоуна, который крестил Жерара, с венком под дождем, четки у него на железном носу: «Мама, он меня крестил?»

«Нет, он крестил Жерара», хорошо бы — я просто был немного слишком юн, чтобы меня крестил Святой Героической Церкви, а Жерар нет, и так он был крещен, святой действительно так умер — дождь поперек Серого Барочного фасада Страсбургского Собора Руо[47], Большого Кафедрального Лица церкви Св. Жан-Батиста на Мерримак-стрит у печальной концевздымающейся кучи Эйкена от многоквартирок Муди-стрит — ниже нагромождены грукующие реки.

Доктор Сакс пересекал тьмы меж столбов в церкви во время вечерни.

Наконец Винни Бержерак переехал в Роузмонт — из того жилья на Муди в заболоченные интерьеры и низины Роузмонта, в квартирку розоукрытого домика на сновидящем обтрепье и бахромчатом журчанье Мерримака… Штука в том, что у них на этом бережке был плавательный пляж, мы с Джо ходили купаться, трижды в день на белый песок, туда наваленный — где то и дело видели плывущие комки человечьего говна — у меня кошмары: проглатываю жвачку дряни, когда забираюсь на свой полувалун и целю руками нырнуть, ей-богу я сам научился нырять, наполовину погружаясь по пояс, — но тут эти говняшки плывут по реке времени, а я сам готов заглыкнуть одну, еблыбохг — Пляж располагался в камышах у самого восточного затерянного крыла свалки, где в тупом сумраке смутных дымков, тлеющих аж с недели Рождества, гоношились крысы — летними утрами свежести и мальчишества мы делали вылазки в громадный росистый день в клубке ограды счастливых пасхальников, два пацанчика в глухой трясине, развлекаются так, что никогда не забудут, — я буду Бак Джонс[48], ты будешь Бак Джонс — все мальчишки хотят вырасти в отважных матерых персонажей, худых и сильных, которые, когда и впрямь состарятся, бросят темные исшрамленные лица на саван, испятнают твой атлас и откатят его прочь —

Доктор Сакс прячется в темной комнате, поджидаючи, когда она отвратится от серого дня, поздно, а где-то в квартале тихо поют детки (на Гершоме, Саре) (а я подглядываю из темных, тупых, тусклых портьер дня) — Сакс прячется в этой тьме, выныривая из-за двери, скоро станет ночь и тени сгустеют темнее и коо-гоо-тыы — Боги уровня Феллахского Флагебуса с улетающими бутылками навозниц, синими от сумок и старого богемского ковра часопружинного котла, черноисчерканного тощими крестами —

Мы слышали бои Генри Армстронга[49]сквозь корешки ломаных листьев, мы лежали вверх тормашками на тахте темными летними вечерами, когда открыто окно и светит нам лишь шкала радио, красное тление глубокого буро-сумрака, Винни, Джи-Джей, Елоза, Скотти, я, Рита (младшая сестра Винни) и Лу (его младший брат), и еще Норми (следующий по старшинству брат, светловолосый, дерганый) — Мама Чарли и Папа Счастливец не дома, она в ночную на мануфактуре, он вышибала во франко-канадском ночном клубе (где полно коровьих колокольцев) — Нас летним вечером увлекают разные заслушки по радио («Гроза преступного мира»[50], «Тень» — которые идут днем в воскресенье и вечно угнетающе недотягивают) — великие программы Орсона Уэллса[51]субботними вечерами, в 11, «Ведьмовские сказки»[52]по слабым станциям —) Мы все говорили о том, как трахнуть Риту и Чарли, женщины всего мира сделаны лишь для того, чтоб их драть — На задах был сад, с деревьями, яблоками, мы среди них пинались —