Как он посмел дотронуться до моих книг! Рыться в моих вещах, как будто они принадлежат не мне, а ему. Хотя… Вообще-то, принадлежат. Как я сама теперь ему принадлежу. И что же, мне больше нельзя иметь ничего своего? Я поднимаю крышку сундука еще раз, только чтобы успокоить себя, что он ничего не взял. Нет, все книги на месте. Кай листал «Путь паломника». Интересно, читал ли он когда-нибудь эту книгу? И интересует ли его вообще история? До сих пор я не заметила у него в доме ни одной книги. Возможно, он держит их у себя. В комнате, в которую, нет сомнений, он ждет, что я когда-нибудь переселюсь. Да и какие книги стал бы читать такой, как Кай?

Папа выбрал эти книги. Каждая из них для него что-то значила; он никогда не брал книгу просто так. У него были свои любимые. Вот эту, с тонкой красной кожаной обложкой, он перечитывал почти всегда – «Сказки тысячи и одной ночи». Как же отец любил эту книгу! И как же я любила слушать, как папа читал ее или пересказывал – он прекрасно помнил все, что в ней было написано. Обложка кажется такой теплой, словно папа только что держал ее в руках. Когда я провожу большим пальцем по названию, оно само читает мне себя, врезаясь в кожу, хотя буквы давно уже стерлись. Меня одолевает страшная тоска, как это часто бывает, когда я снова ощущаю боль папиного ухода. Когда я вспоминаю: какой-то день он еще был со мной, а на следующий нет. И как, когда папа ушел, он забрал с собой мой дар говорить.

Вдруг я испытываю жуткую усталость. Долгая поездка, вся эта печаль и ностальгия, этот странный дом, незнакомые люди, жара… все это для меня слишком, поэтому все, что я хочу – это погрузиться в сон. И все же, боюсь, я до сих пор не в состоянии уснуть. Может быть, обняв папину книгу, прижав ее к сердцу, я смогу ощутить тепло его присутствия? Я, пожалуй, устроюсь здесь на ковре, в луче солнечного света, от которого его шерсть кажется более яркой. Закрою глаза и пожелаю оказаться там, где мой дорогой папочка. Но он очень далеко. Я пыталась найти его много раз, но папа исчез. И все, что я могу – это лишь предаваться воспоминаниям. Перелистывать эти размытые картинки и вспоминать о проведенных рядом с ним минутах. Вспоминать те драгоценные моменты, что моя память сохранила, как сокровищница хранит древний клад. Моменты, когда он был рядом. Я закрываю уши руками, чтобы не слышать, как где-то на улице отчаянно кричит кукушка. Я сворачиваюсь в клубок, обняв книгу и пряча лицо в ее сухих, хрупких страницах, чтобы не чувствовать горький аромат сожженных овощей и угля, поднимающийся вверх по лестнице. Я плотно закрываю глаза, позволив лишь солнцу танцевать на моих веках. Медленно передо мной появляются изображения. Ночь, тихая и теплая. Костер, разведенный в дальнем конце сада. И наконец, папа около этого огня, его лицо ярко освещено пламенем. Он всегда предпочитал проводить время на улице, к маминому неудовольствию. До тех пор, пока позволяла погода, после ужина папа удалялся в это тихое местечко, собирал хворост и разводил костер. И сидел около него, держа в руке глиняную трубку и отдыхая. Я подходила и просила, чтобы он рассказал мне что-нибудь, и, немного посопротивлявшись для виду, папа соглашался. Он посасывал свою трубку и, подняв глаза к небу, словно ожидал ответа от Господа, какую историю поведать. И наконец начинал рассказ. О, рассказчиком папа был превосходным! Мой юный ум, гибкий, будто ива, внимательно следил за всеми поворотами сюжета, и перед моими глазами появлялись ярчайшие образы – воющие волки или поющие феи. Я была очарована. В самом деле, большинство папиных любимых сказок всегда были о чем-то волшебном. А к магии, как говорил мне папа, нужно относиться со всей серьезностью.

– Путешественники знают толк в колдовстве и чудесах, – прибавлял он. – Я не говорю, будто все они колдуны и тому подобное, но они понимают, что становятся свидетелями чего-то волшебного. Твои предки-цыгане обошли весь земной шар, Моргана, и в своих путешествиях встречали немало чудесных вещей и необычных существ. Так они получали свои знания: из далеких стран, странных обычаев и от таинственных незнакомцев. Я тоже раньше проводил все время в путешествиях, это было мое естественное состояние, пока твоя мама не поймала меня в сети.

Отец засмеялся и продолжил:

– Она хорошая женщина, твоя мать, но другая.

Он наклонился вперед, понизив голос.

– В тебе течет кровь волшебника, Моргана. Я это точно знаю. Не бойся ее, как некоторые. Это подарок с небес, хотя будут дни, когда он покажется тебе тяжким бременем.

Папа посасывал потухшую трубку. Он подносил ее к огню и снова зажигал. На какое-то мгновение папу окутывал дым, струйки которого, завиваясь, показывались из его носа. Мне было семь, и я считала папу драконом.

– Если ты не сможешь путешествовать, – сказал он, – то хотя бы постарайся как можно больше читать. Читай все, девочка моя. И храни все знания, потому что никогда не знаешь, когда они тебе пригодятся.

Отец сделал паузу и сел прямо, задумчиво глядя на меня. Я на протяжении многих лет пыталась понять, что скрыто за этим выражением.

– Каждый должен пройти свой путь, Моргана. Жизнь такова – она увлечет тебя то туда, то сюда.

Папа снова выпустил дым, откинувшись назад, так, что на него почти не попадал свет от костра, и в этом дыму он казался мне неясным видением. Единственное, что я ощущала, – его голос.

– Ты должна пройти свой путь, – повторил папа.

На следующее утро он исчез, и я никогда его больше не видела.

Воспоминания убаюкивают меня, а когда я просыпаюсь, то понимаю: прошло уже несколько часов, комната погружена в темноту, и лишь крошечная свечка мерцает на подоконнике. Я с удивлением обнаруживаю, что кто-то снял с кровати лоскутное одеяло и бережно меня накрыл. Судя по всему, этим кем-то был Кай. Должно быть, пришел поговорить, но увидел, что я сплю, и решил укрыть меня, чтобы не замерзла. Человек-загадка. А я уж думала, он придет среди ночи, чтобы потребовать ужин. Я встаю и выглядываю из окна. Ночь светлая, видны звезды, ярко светит луна. Мне трудно понять, который час, но в доме тихо, как будто не сплю одна я.

Я беру свечу и осторожно открываю дверь. И снова, проходя мимо спальни Кая, чувствую что-то неладное. Как будто кто-то за мной наблюдает. Я натягиваю шаль на плечи и спускаюсь вниз. Я уже поняла, на какие доски и ступени на лестнице наступать не надо, так что на кухню я прихожу, не издав ни звука. Огонь в печи почти погас. В воздухе все еще висит запах дыма, но неприятных свидетельств моего дневного фиаско с супом, к счастью, не видно. Со стола убрано, на кухне царит порядок. Мне не по душе ссора с Каем. Я рада: доказательств моей неуклюжести больше нет, но мне неловко при мысли о том, что моему мужу пришлось за мной убирать. Вряд ли ему это понравилось. А теперь я, получается, ему должна. В животе урчит от голода, и я беру из кладовой кусок сыра и ломоть хлеба. Я собираюсь устроиться на подоконнике, как вдруг замечаю Кая, спящего на стуле по другую сторону стола. И как я его только не разбудила своими передвижениями. Интересно, как часто он тут ночует? Я помню, когда папа исчез, мама спала в кресле рядом с камином. Говорила, что переутомилась и задремала. А потом призналась, что ей слишком одиноко в холодной постели. Неужели Кай все еще скучает по умершей жене? Могу ли я сравниться с ее призраком?