– Мы не знали никаких проблем с учебой и воспитанием, – сообщил как-то мистер Фокс, взяв в руки фотографию. – Вот Элли, вылитая мать, – он показал на младшую дочь. – Сейчас проходит интернатуру в клинике Кливленда, в радиологии, замужем за учителем английского. А вот Алиса не замужем. – Палец остановился на девочке с более темными волосами. – Она сейчас живет в Риме, торгует на международной бирже. Поехала в Италию, когда училась в колледже Вассара, и поняла, что возвращаться не хочет. Говорит, в душе она итальянка.

Марина вглядывалась в лица девочек. Совсем маленькие – шесть-восемь лет. Трудно было представить их врачом и финансистом. Мэри на снимке была моложе, чем сейчас Марина; она сияла здоровьем, как сияли солнечными бликами речные волны за ее спиной. Сжимая в руках весла, мать и дочки стояли на берегу реки возле перевернутого каноэ и улыбались мистеру Фоксу – сорокалетнему отцу семейства, нажимавшему на кнопку фотоаппарата.

– Я-то думал, что девочки останутся здесь, – вздохнул он, возвращая фотографию на книжную полку. – Что уедут в колледж, а потом вернутся, будут жить неподалеку, выйдут замуж, родят нам внуков. О смерти я тогда почти не думал, но в душе был уверен, что Мэри переживет меня лет на десять. Все шансы были в ее пользу – она ела овощи, много двигалась, была такая общительная…

Он задумчиво постучал пальцем по верху рамки.

– Такая наивность с моей стороны, верно?

Наивность – вот ключ ко всему, вдруг подумалось Марине. Вот Карен – вышла замуж за Андерса и родила ему троих сыновей. Оба верили, что он всегда будет рядом, всегда сможет позаботиться о семье, оба наивно полагали, что никто из них не умрет совсем рано, когда они как воздух нужны друг другу и детям. Предположи они хоть на минуту, что все обернется так, как обернулось, вряд ли отважились бы пожениться. Да и сама Марина появилась на свет из-за наивности матери, поверившей, что любовь пересилит зов родины, и отца, думавшего, что сможет забыть свою страну ради девушки из Миннесоты. Не будь ее родители такими простодушными оптимистами, она бы не родилась. Марина представила отца и мать парочкой прагматичных циников – и кинопленка с ее жизнью начала стремительно крутиться назад, пока маленькая героиня не канула в небытие. Наивность – питательная среда, субстрат для выживания вида, для продолжения рода человеческого. И даже Марине, все это прекрасно понимавшей, померещилось в телефонном чехле предложение руки и сердца от мистера Фокса.

Марина была когда-то замужем, но это, можно сказать, было не в счет. Они поженились на третьем году ее ординатуры, развелись в конце пятого и за два с половиной года практически никогда не просыпались вместе. Если бы не свадьба, хоть и скромная, это было бы просто неудачное сожительство с приятным мужчиной. Марина тогда и сама была наивной, поверив, что они смогут построить семью в такое трудное для обоих время, хотя все знакомые призывали одуматься. Она тоже верила, что любовь все одолеет, а когда этого не произошло, лишилась не только мужа, но и иллюзий. Они с мужем купили в канцелярском магазине комплект бланков для развода, сели за кухонный стол и тихо-мирно все заполнили. Ему досталась мебель в спальне, она взяла себе мебель из гостиной. В порыве великодушия Марина предложила ему забрать кухонный стол и стулья, на которых они сидели; он принял этот дар. В Балтимор прилетела ее мать – помочь подыскать квартиру поменьше и забрать себе самые ненужные свадебные подарки. В тот день Марине больше всего на свете хотелось лечь на диван в гостиной, выпить стакан виски и выплакаться. Но времени не было. За неделю до развода ей стукнуло тридцать. А через шесть часов нужно было вернуться в больницу. В том, что ей захотелось среди бела дня лечь на диван и напиться, был виноват не конец семейной жизни, а конец ординатуры по акушерству и гинекологии. Почти закончив пятилетнюю программу, Марина перевелась на клиническую фармакологию и обрекла себя еще на три года учебы. И хотя мать приехала в Балтимор специально, чтобы поддержать ее после развода, Марина не призналась, с чем порвала на самом деле. Не призналась, что жизнь, которую она разрушила, принадлежала не ей и не Джошу Су, а человеку, которого она даже не знала. Она не рассказала ни про инцидент, ни про расследование. Целый год Марина не говорила, что перешла на фармакологию, а потом сообщила об этом походя, словно о пустяке. Она не рассказала матери про доктора Свенсон.

Марина зябко поежилась. Под самолетом простиралась мягкая и белая облачная равнина, заслонявшая от глаз пассажиров землю. Где они летели – сказать было невозможно. Марина оперлась затылком о подголовник и решила, что ничего страшного не случится, если вздремнуть самую-самую чуточку. Этот фокус она освоила в годы ординатуры – засыпала, войдя в лифт, и просыпалась на нужном этаже. Встряхнувшись, она входила в палату пациента не так чтобы отдохнув, но более-менее восстановив силы.

Доктор Сингх нажала кнопку на подлокотнике кресла, откинула спинку, установила внутренний будильник на пять минут и нырнула в омут сна, манивший ее с тех пор, как кошмары вытолкнули ее утром из постели. На этот раз за дверьми лифта была не Калькутта. Марина очутилась в коридоре «Фогеля». Гудели потолочные светильники, блестела плитка на полу. Марина внезапно поняла, что все сделала неправильно. Надо было рассказать Андерсу про доктора Свен-сон. Конечно, предугадать, как отразится эта история на его амазонском путешествии, было трудно, но нет – Марина утаила ее от Андерса не по соображениям секретности. Она просто не хотела лишних проблем для себя. Ясное дело, Андерс обрадовался бы любой подсказке. И кто знает – вдруг рассказ Марины мог изменить его участь? Или хотя бы заставить вести себя поосторожнее? Чем больше Марина думала об этом, тем быстрее шла по коридору. За стеклянными дверями лабораторий и офисов было темно. Все уже ушли домой.

Все, кроме Андерса.

Он сидел за своим столом спиной к ней – невиданное дело. Утром Марина всегда являлась на работу раньше его. Андерс отвозил мальчиков в школу. От вида широкой прямой спины и седеющей шевелюры Марину переполнила радость.

– Мы с тобой чуть не разминулись!

Сердце выстукивало сто пятьдесят, а то и сто шестьдесят ударов в минуту.

На лице Андерса мелькнуло легкое удивление.

– А мы и вправду разминулись. Я почти дошел до парковки, но спохватился, что забыл часы.

Он надел браслет на левую руку и щелкнул замком. Андерс всегда снимал перед работой часы, да и все они снимали – слишком часто приходилось мыть руки, натягивать и стаскивать резиновые перчатки.

– Что с тобой? За тобой будто собаки гнались.

Андерс положил руку Марине на плечо и вдруг начал трясти ее, сначала тихонько, потом все сильнее.

– Мисс, – повторял он, словно они не были знакомы давным-давно. – Мисс…

Марина открыла глаза. За плечо ее тряс мужчина в костюме, а стюардесса заглядывала в лицо. Прямо перед глазами у Марины повисли ее губы, густо намазанные омерзительной коричневато-розовой помадой.

– Мисс?..

– Извините, – пробормотала она.

– Вам, наверное, что-то приснилось. – Стюардесса выпрямилась.