Я вижу облака и немного голубого неба. И самолеты, заходящие на посадку в аэропорту Дублина».

Морин (США): «… Не верится, что это – середина января. На прошлой неделе у нас была температура в подростковом возрасте и около двадцати. А сегодня тепло, солнечно и около 60 градусов по Фаренгейту. Глядя окна, я вижу: уже конец марта, за исключением того, что вся трава коричневая и не распускаются почки на деревьях. Солнце нагрело мне плечи, когда я гуляла с собакой, и сегодня уже можно выйти из дома без пальто и перчаток. Удивительно».

Анна (Россия): «… Я не люблю вид из своего окна на окружающие постройки. Но есть огромный купол неба и внизу на фоне новостроек маленькие старые домишки, которые скоро снесут. Я не смотрю в окно по утрам, отслеживаю лишь цветовую температуру. Летом много солнца, поэтому – плотные шторы, и вообще – я люблю сумерки. По утрам я вспоминаю сны и хотя бы лишнюю минуту даю себе возможность остаться в сонной неге… особенно, если снились сильные руки и любимые глаза. Думаю о проектах, о чашке кофе, о завтраке и о дочкиных косичках».

Утро, девять часов пятьдесят минут. Советская типовая пятиэтажка быстро нашлась как раз напротив школы. Первый ее этаж был отведен под городскую поликлинику, его стены сложены из светлого силикатного кирпича, а жилые четыре этажа надстроены из серых галечных панелей не самого изысканного экстерьера. У задней двери сидел на корточках мужчина лет тридцати в медицинском халате и спортивных брюках. Он был обут в белые полимерные тапочки, курил и явно плевать хотел на прохожего. Курильщик расположился под настенной надписью «Олег Степанов» с потеками краски, которая наводила на воспоминание о трех словах на валтасаровом пиру. Постникову подумалось, что как раз этот самый Олег и дымил ему в глаза, равнодушно глядя в сторону. Он приблизился и заговорил:

– Это вы Олег Степанов? Я от Михаила, здравствуйте.

Сидящий медик медленно поднял голову, очень внимательно осмотрел спросившего с ног до головы и, поразмыслив, изрек:

– Нифига. Степанов Олег помер год назад. Его дрезиной на переезде переехало по синьке. На погосте теперь ищи.

Постников ответил, что необходимости в этом никакой нет, и спросил, не сам ли Михаил перед ним. Но выяснилось, что Михаил – тот самый военный чиновник, лучший друг симпатичных женщин и почти что главный военный врач военного округа в звании полковника. Оказалось также, что Михаил вместе с ним, курящим доктором, учились в медицинской академии на одном курсе.

– Меня так-то Серый звать. Серега Недополз. Но знакомые зовут меня Холодный Доктор, – со значением сообщил медик. После этого он поднялся и выпустил последний драконий клуб. – Ну, с богом, значит.

– Разве отправка прямо из больницы? – удивился Постников.

Оказалось, что нет. Из больницы отправки не бывает, потому что это государственное учреждение, и доктор Недополз и без того страшно рискует, нелегально снимая данные для психоматрицы. Получив на руки эту самую психоматрицу, Постников должен будет направиться в переулок Прудный, дом один, где ему все подробнейше расскажут и все сделают как надо.

Они прошагали весь первый этаж насквозь, где томились записанные на прием люди, и спустились в подвал и вошли в железную дверь, отомкнутую большим ключом из докторского кармана. Волна головокружения коснулась постниковской головы, когда в темном кабинете троекратно подмигнула и загорелась лампа дневного света. Ее белые лучи высветили обычную комнату, похожую на рабочее место районного стоматолога. Посередине кабинета без окон возвышалось далеко не самое новое зубоврачебное кресло, к его изголовью тянулись с приставленной кушетки десятки цветных проводов и компьютерных шлейфов, а подголовник кресла был оснащен подобием тканевого головного бурнуса с застежками-липучками – как раз к нему и шли все эти провода. На кушетке стоял включенный ноутбук с рабочим столом, изображавшим полуобнаженную мулатку на фоне бразильского водопада.

– Ты, главное, не ссы, – покровительственно вещал доктор Недополз. – Дело вообще безболезненное – знай сиди да буквы выводи. Эти вот – клоуны из Уайт Лайф, то есть, Лайн – все заставляют людей сканворды решать. Нашими же убедительно доказано: известная русская игра «Балда» работает куда лучше. Она тщательнее цепляет самые древние пласты памяти и сопоставляет их со свежим опытом. Ассоциативные цепочки! Ты по букве слова дописываешь, личность пропечатывается в компе – хоть на ВДНХ отсылай. Одна лишь засада – компьютер у меня не особо мощный, потому матрица будет готова через минут сорок пять. Умеешь хоть в балду-то играть?

– Еще бы. А разве по этой копии нельзя будет меня нового воссоздать? – спросил Постников.

Его вопрос, похоже, искренне развеселил Холодного Доктора.

– Думаешь, ты самый умный? Это в первую голову попробовали – да только с тех пор зареклись. Говорят, душа все же существует, и копировать себя не дает… Ты садись давай. Имена существительные нарицательные прописывай!

Кресло-ветеран жалобно взвизгнуло и осело, когда Постников поместился в нем. Серый отточенными движениями циркового иллюзиониста застегнул на его затылке круг с какими-то леденящими точками и сунул в руки Постникову планшет для письма с листком бумаги формата А4 и авторучку. На странице уже имелась начертанная докторским почерком фигура – квадрат пять на пять клеток, в средней горизонтали которого было выведено большими буквами слово «БАЛДА». Постников вздохнул и приписал над второй буквой «А» букву «Н». Получалось новое слово «АЛДАН» – это был старый трюк начала игры, известный всякому с детства.

За его спиной деловито зашелестел кулер ноутбука.

– Черт его знает, что оно значит, – бормотал Недополз, скрючившись креветкой у экрана. – Мухлевать вздумал, что ли?

– «Алдан» – это от эвенкийского, означает «рыбная река».

– Да уж вижу, – отозвался доктор, радостно потирая руки, – эх, пошла эвенкийская руда!

Переулок Прудный, дом номер один обнаружился проще некуда. Тем более что дом оказался в этом переулке вообще один. Состоял переулок лишь из деревянного особняка купеческой постройки и длинного дощатого забора. Спору нет, грязновато было в городе, а про асфальт в этой части города, наверно, слышали разве что в новостях. Постников ловко перемахнул через монументальную лужу и завернул за угол бревенчатого дома. Переулок упирался в берег пруда, изобилующего ряской яркой, как неон. Дом был какой-то неопрятный, и если говорить прямо, то все это становилось похоже на вокзальную разводку с певучими приговорками о соколиках с итоговой пропажей денег и наручных часов.

Постников налег на мощную купеческую дверь, и сразу же уткнулся носом в бездонную портьеру. Ее старый зеленый плюш уже не мог вместить пыли больше, чем вобрал