вытворил нечто, не укладывающееся даже в эти широкие рамки. Увидев значок на лацкане ближайшего американца, он достал заранее припасенную сувенирную медальку с серпом и молотом и без всякого стеснения произвел обмен на память.

Всю обратную дорогу руководитель группы не уставал его отчитывать.

– Я ж вручил ему нашу символику, – оправдывался Шестаков. – А себе взял ковбоя на лошади.

– Прекратите детский лепет. Это точно такой же символ американского образа жизни. Кого мне навязали, что за самодеятельность?

По приезде Сиверов узнал, что напарник получил строгача. С самим Мишей Шестаковым свидеться не удалось. Их пути разошлись, чтобы пересечься второй и последний раз через три с лишним года.

* * *

Во всякой даже самой продуманной операции есть критический момент, когда все повисает на тонкой ниточке. Иногда таких моментов бывает несколько. В Праге первый из них случился тогда, когда сотрудники «Carrier» могли успеть захлопнуть дверь в броневичок. Пронесло… Обладатель ухоженной седой шевелюры остался стыть и твердеть на перепачканном кровью полу.

Через несколько секунд все повисло опять. Как всякий мастер экстра-класса, Шумахер давно уверовал в свою непогрешимость. Больше того – он уверовал в свой вечный фарт. Он готов был поспорить, что с закрытыми глазами впишется даже в обычный дверной проем.

Короткий рывок из первого бокса в третий был более или менее зрячим – щель обзора у копии броневичка сделали пошире, чем у оригинала. Газовые гранаты специально были брошены в дальний угол бокса, но белый туман заполнил небольшое помещение почти мгновенно и выскочить наружу Шумахеру не удалось.

Что теперь? Машина одноразового пользования не рассчитана на удар. Вроде не рассыпалась на детали, но ходовая часть могла пострадать. Это выяснится очень скоро, когда придется уходить в отрыв.

О герметичности в салоне даже говорить не стоило, слезоточивый газ уже просочился сюда и прихватил спазмом горло. В глаза будто швырнули песком, их невозможно было открыть. Влага обильно заструилась по щекам, потекло из носа.

Шумахер не выполнил одного важного указания Вождя. Тот потребовал перед стартом надеть на голову большой прозрачный полиэтиленовый пакет, прихватив его края липкой лентой к шее. Запаса воздуха для дыхания вполне должно было хватить на полминуты – за это время Шумахер в любом случае успел бы прорваться сквозь облако отравы.

В последний момент водитель-ас пренебрег разумной предосторожностью. Зачем напяливать на себя эту смехотворную хренотень, если он проскочит в мгновение ока? Теперь поздно было исправлять ошибку. Пакет только усугубил бы его состояние.

Зажмурившись, сжав губы, чтобы не захлебнуться в собственных слезах и соплях, Шумахер подал чуть назад для разгона и снова рванул в сторону ворот. Руки на рулевом ободе и все его тело от пяток до корней волос запомнили удар, который отбросил машину назад, развернув градусов на девяносто. Каждой мышцей, каждым сухожилием Шумахер чувствовал, куда надо смещаться, как изменить радиус виража.

Охрана уже взломала дверь, ведущую из коридора в бокс. Газ повалил на них плотными клубами. Отпрянув назад, они открыли наугад беспорядочную стрельбу в проем. Несколько пуль легко продырявили тонкий корпус машины, всего лишь имитирующий броню.

Но Шумахер уже вырвался на волю. В ближайшие минут десять ему предстояло вызывать огонь на себя, отвлекая все силы противника погоней за ложной целью.

* * *

Его сообщники в машине выжидали. Здесь с герметичностью все было в полном порядке. На случай длительной поездки в задней части броневичка даже имелись два баллона с дыхательной смесью. Экипаж мог время от времени стравливать воздух с чрезмерным содержанием углекислого газа и добавлять нового, обогащенного кислородом.

Пока в этом необходимости не было – тем более, что Вождь передал всем просьбу Глюка позаботиться о чистоте носков. Но «плотность населения» намного превышала норму, и через час-другой воздух, возможно, потребовалось бы освежить.

Впрочем, Шестаков все равно остался недоволен. Это давно можно было заметить по выражению его лица, но грабители слишком тесно упаковались в чрево броневичка и слишком были возбуждены.

Все тяжело дышали и молчали. Никто не знал, что задумал Вождь. Может, упрощенная копия броневичка вырвется на улицу и уведет в погоню за собой всех и вся. Может, она займет место настоящей машины, чтобы быть окруженной в боксе плотным тройным кольцом.

Вдобавок к дыханию соседей каждый слышал стук собственного сердца. Никаких комментариев не последовало даже за звуком удара, который мог означать только неудачную попытку Шумахера прорваться через подорванные ворота.

Молчание Вождя устраивало – он не любил болтовню на работе. Он набирал незнакомых друг с другом людей в первую очередь для того, чтобы никто, попав за решетку, не смог заложить остальных. Во вторую – ради этой напряженной тишины.

В следующую секунду она нарушилась.

– Какого черта стольких завалили? – спросил Глюк. – Мы с тобой так не договаривались.

Шестаков один пока занимался делом. Подключив свой ноутбук к шине данных бортового компьютера, он выдавал на клавиатуре пассажи один быстрее другого, напоминая пианиста-виртуоза, чей инструмент по какой-то причине онемел. Но это не помешало ему задать вопрос.

– Не отвлекайся, – посоветовал Вождь. – Потом обсудим.

Словно отвечая Глюку, раздались автоматные очереди охраны, пули глухо ударяли в стенки бокса и звонко – по броне.

– Вслепую палят, – прокомментировал Вождь. – Сейчас газа накушаются и перестанут.

Герметично задраенный салон гасил треск очередей, поэтому Вождю даже не пришлось повышать голоса, чтобы его расслышали. Как он и предсказывал, стрельба быстро умолкла. Без противогаза никто не смог устоять в проеме, из которого прорывались в коридор клубы слезоточивого газа.

– Я еще там, в тюряге, говорил, что мне не нравятся трупы, – продолжал гнуть свое Шестаков. – Надо было предупреждать.

– А чего ты хотел? – спокойно ответил Вождь.

– Чем лучше дело организовано, тем меньше приходится убивать. Вспомни, как ты сам вышел на свободу.

– Может, все-таки потом поговорим?

Из всех членов команды больше всего Вождь уважал именно Глюка. Но теперь в его голосе зазвучали металлические нотки – давно уже никто не вызывал у него такого неудовольствия.

– В натуре многовато кровищи, – подал голос Гога.

– Откуда такие чистюли? – возмутился Шмайсер, – Может, на «вы» надо было разговаривать с тем сивым мерином, что броневик пытался