И в этот же период начала проходить моя «четырехчасовая усталость». Прежде я боялась наступления 16:00, когда я более всего была нужна детям, а мой мозг уже накапливал усталость. Внезапно (и, вправду, внезапно) мой мозг начал бодрствовать. Помочь с домашней работой? Никаких проблем! Поздно вечером сбегать в супермаркет? Конечно! Я поняла тогда, что «четырехчасовая усталость» наступала так медленно, так вероломно, что я долго не могла осознать: это подкрадывалась деменция.

У меня начала улучшаться и память. Моим детям больше не приходилось оставлять записки-напоминания на больших листах бумаги в кухне. Я снова сама следила за своим графиком и часто просто помнила его. И точно так же я начала чувствовать себя более уверенной за рулем. Пришло спокойствие. Я стала наслаждаться длинными, сложными беседами и фильмами с запутанными сюжетами. Я даже заметила, что когда пью по утрам кофе, то снова чувствую действие кофеина.

Как-то раз тогда я села, чтобы что-то написать, и заметила две вещи. Первое – я могла печатать по-настоящему быстро. Вдруг мои пальцы снова стали летать по клавиатуре, как это было двадцать лет назад. И второе – я обнаружила, что на самом деле могу писать. У меня были идеи. И они следовали одна за другой.

Вот так я поняла, что я вернулась.

Вскоре после этого, в начале декабря, я повторила многочасовую серию когнитивных тестов. Низкие баллы моего первого теста подпрыгнули от средних или ниже средних до высоких. Невролог, который руководил тестом, объявил, что у меня серьезное улучшение; он даже сказал, что если прежде у меня была начальная стадия когнитивного упадка, то сейчас эти проблемы у меня определенно и полностью устранены.

С тех пор как я снова посетила кабинет доктора, нет и одного дня, когда бы я не благодарила доктора Бредесена. Его протокол спас мне жизнь. Можно ли выразить эту благодарность словами?

Я остаюсь верна протоколу и планирую следовать ему всю жизнь. Я заметила, что, когда мой график мешает чему-то в протоколе (путешествие, болезнь), у меня начинается некоторый туман в мыслях. Но я удваиваю усилия и возвращаюсь к тому состоянию, в котором была.

Следовать протоколу не всегда легко. Каждый аспект его требует проявления настойчивости, твердости и решительности. Нужно принять свои слабости, потому что я не думаю, что любой человек может идеально соблюдать его все время. Я также считаю, что это поможет вам начать как можно быстрее. Поскольку у меня была лишь очень ранняя стадия заболевания, я относительно быстро скорректировала свои привычки и изменила образ жизни. И наконец, я полагаю, что успех с протоколом во многом зависит от любви и поддержки супруга, члена семьи или друга. Я благодарю Бога за прекрасного мужа, который нежно заботился обо мне с первого дня. Он делал со мной упражнения и поддерживал меня в моем желании соблюдать диету и периоды голодания, вовремя идти спать. Я благодарна ему за каждый день.

Начиная с момента первого «пробуждения» я также ощутила и другие улучшения в когнитивных функциях, некоторые из которых почти незаметны, но важны для меня. Я не сомневаюсь, что стала прежней на встречах и дискуссиях. Сложные книги и фильмы (Я любила фильм «Шпионский мост» (Bridge of Spies)!) снова доставляют мне удовольствие. Участие в беседах перестало быть «работой», и мне определенно не нужно заучивать, что я хотела сказать, из страха забыть это. Я снова чувствую, что у меня острый, аналитический ум.

Проблема с распознаванием лиц осталась в прошлом. Я снова, как раньше, умею говорить на испанском языке, и то, что я выучила из китайского и русского, тоже замечательным образом вернулось, иногда это целый поток слов. А еще я опять хорошо ориентируюсь в новых местах. Больше никакой спутанной вермишели, теперь новые места для меня подобны кускам пазла, который нужно сложить. И я определенно помню все, что нужно сделать, даты и назначенные встречи. Раньше я так паниковала, что забуду что-то: забрать детей из школы, пойти к доктору, даже сесть в самолет, – но теперь этот стресс ушел.

Примерно через неделю следования протоколу я обнаружила, что больше не могу читать ноты. Однако через два года соблюдения протокола я снова села за пианино. Просто из любопытства я открыла ноты, и, будто по велению волшебной палочки, они, как и раньше, обрели для меня смысл. Трудно описать, какое чувство ты испытываешь, когда ты видишь лист с нотами, которые ты не могла читать, и вдруг они становятся для тебя совершенно понятными и тебе не нужно для этого напрягаться и вспоминать. Сейчас игра на фортепьяно – это для меня снятие стресса и стимуляция мозга – одновременно.

Размышляя над всем этим, я сейчас понимаю, что и я, и мой отец до меня в среднем возрасте столкнулись с явными, хотя и ранними симптомами деменции: с возрастанием «слепоты» на лица, с «четырехчасовой усталостью», с тревожностью по поводу ежедневного графика и расписания (иногда с пропуском каких-то событий), с постепенной потерей интереса к чтению, фильмам, сложным беседам, с постепенным снижением четкости и скорости мышления, с постепенным уменьшением словарного запаса, с проблемой поиска подходящего слова, с оплошностями в языке, с тревожностью относительно вождения и с трудностями ориентации, с проблемой удерживать в голове план дел, с утратой навыков в иностранных языках и музыке, с нарушениями сна. Все шло по одной модели. Просто я не замечала.

Исцеление показало мне: те многочисленные знания и навыки, которые у меня были – языки, музыка, словарный запас, – всё еще хранились в недрах моего мозга. Я просто не имела доступа к информации. Я не утратила способность читать ноты или говорить на иностранных языках. Я не забыла сложные слова. У меня лишь не было доступа к тем частям мозга, где были закодированы эти умения, эти слова. Другие способности, вроде распознавания лиц или ориентации, кратковременной памяти или умения быстро мыслить, вернулись без всяких усилий с моей стороны, будто им просто недоставало когнитивного топлива.

Я часто сидела рядом с папой, когда он уже находился на последних стадиях болезни Альцгеймера, держала его за руку и думала о том, что происходит сейчас у него в голове. Действительно ли он забыл все слова и утратил память? Или просто не имел к ним доступа, как я?

Примерно за два года до смерти отец перестал узнавать меня. Он забыл, что у него есть дочь и не знал моего имени. Но он часто плакал, когда видел меня, и всегда говорил мне, что любит меня. Я думаю, что, видимо, когнитивные пути были непроходимы, но эмоциональные всё еще работали. Может быть, он не имел доступа к той части мозга, где хранилась память, и потому реагировал не разумом, а эмоциями? Потом, за несколько дней до смерти, когда его словарный запас уменьшился до всего нескольких слов, папа увидел плакат на стене и выкрикнул: «Это Эйнштейн!» И это, действительно, был он. Каким-то образом в момент драматического финала жизни отец нашел топливо для памяти и вспомнил человека по имени Эйнштейн.

Каждый, кто наблюдал за больными Альцгеймером, знают: это заболевание крайне жестокое во всем: от ужасного крушения разума до следующего за ним физического разрушения. Это может продолжаться годы и годы. Страдания моего отца нельзя описать словами или объяснить, мысль о них преследует меня каждый день. В конце папа, как и его мать, хотел лишь одного – вернуться назад в Буффало, чтобы как-то избавиться от боли. Если бы только это помогло.