— Это? — Ляля усмехнулась. — Это, моя дорогая провинциальная подруга, наимоднейшая забава среди молодежи Мокошь-града. Называется «Сети любви».

— Игра?

— Ну, пусть будет игра. Погоди, я покажу.

Ляля потянулась к телефонному аппарату, крутанула ручку раз, другой, затем сняла трубку и четко проговорила:

— Суженый мой, ряженый, приди ко мне наряженный! — И, смеясь, повесила трубку обратно на аппарат.

— И дальше что?

— Смотри!

Она протянула мне зеркальце, на его поверхности проявлялась какая-то надпись. Да почему это какая-то? Я вполне могла ее прочесть: «Швейный переулок у кафешантана два часа до полуночи». Буковки опять расплылись и пропали.

— И что это значит?

— А то, что ежели я в указанное время в указанное место отправлюсь, там встречу свою судьбу.

— Ты уже пробовала? Оно всегда по ночам свидание назначает? Как оно действует?

— Как действует, не знаю, — обстоятельно отвечала Ляля. — Только мне кажется, что это какое-то простенькое колдовство, на телефонной магии повязанное. Свидания оно назначает в разное время, как повезет. И я им еще не пользовалась. Потому что только сегодня эту вещицу в лавке купила.

— Давай посмотрим, — хулигански предложила я.

Не то чтоб меня свидания интересовали, просто первый день требовал какого-то шикарного завершения. А то что? Добреду в свою комнатенку, чаю похлебаю и почивать?

— Сейчас?

Я постучала пальцем по приколотым на груди часикам.

— Уже девять, за два часа до полуночи — это ровно через час. Это же совсем не поздно еще будет. Или тебя родители дома заругают?

— Да какие родители, — Ляля усмехнулась, на этот раз грустно. — Сирота я. У дядюшки в приживалках живу, все никак не соберусь отдельные апартаменты подыскать. А двадцать пять годков мне еще весной исполнилось, сама себе хозяйкой стала.

Двадцать пять — это был важный возраст для любой незамужней женщины. В двадцать пять ты уже могла ходить по улицам без сопровождения, не попирая приличий, жить отдельно от родителей, и хотя считалась старой девой, обретенная свобода сие обидное звание искупала.

— Вот подыщу себе жилье, смогу хоть в полночь с тобой бродить, хоть за полночь. А пока… дядюшка строг, военного воспитания. Если до десяти вечера домой не явлюсь…

— Выпорет? — ахнула я, всплеснув руками.

— Я не знаю. Еще ни разу не опаздывала.

Ляля накинула на плечи отороченную кружавчиками пелеринку, надела шляпку, тоже до крайности кружевную — уж не дядюшка ли ей велит так одеваться? — и мы вместе спустились на первый этаж.

За конторкой сидел вахтенный, двери всех выходящих в приемную кабинетов были заперты, царила сонная нерабочая полутьма.

Ляля показала мне, как расписываться в книге приходов и уходов, обозначая точное время.

— Дядюшка за мной коляску прислал. Если хочешь, я тебя подвезу.

— Не нужно. Мне пешком недалеко. После насыщенного дня лучше пройтись.

— Понятно, — девушка улыбнулась с лукавинкой. — Кажется, новому чардейскому сыскарю не терпится самой все проверить?

Я непонимающе приподняла брови.

— Держи! — Ляля вложила в мою руку паучье зеркальце. — Развлекайся, коллега.

И выскользнула за дверь. Пока створка не захлопнулась, я слышала дробный стук каблучков по мрамору ступеней.

— Евангелина Романовна Попович? — вдруг отмер вахтенный, рассматривая мою подпись в книге приходов.

— Именно.

— Для вас тут сообщение оставлено.

Он порылся в отделениях конторки, пошевелил губами, читая адресатов, потом протянул мне записку. В ней крупным твердым почерком сообщалось, что одолженный мне для хозяйственных нужд фонарь я должна вернуть в хозяйственную часть не позднее восьми часов утра следующего дня. В противном случае мне грозил денежный штраф.

Я поморщилась. Фонарь я оставила внизу, когда нападала на ни в чем не повинного неклюда. Значит, мне придется или вернуться в присутствие до половины восьмого — а ежели учесть, что время работы заведения было с десяти, радовала меня эта перспектива мало, — или спуститься за казенным имуществом сейчас. Я выбрала второе.

Вахтенный мне с новым фонарем помочь не мог, но дорогу я помнила прекрасно, как и то, что в коридоре имелись магические светильники, которые не позволят блуждать в темноте.

Спустившись на ощупь по вытертым ступенькам, я пошла вперед, а через несколько минут — уже на свет. Потом стала поглядывать под ноги. Зеркальце, подарок Ляли, отвлекало, и я засунула его во внутренний потайной кармашек сюртука. Фонаря все не находилась, я уже миновала место славной баталии с бородатым Весником, прошла чуть дальше, до самой арестантской, дверь в которую была прорублена справа по стене. Заглянула я в нее просто так, без планов обыска. На широкой лавке, стоящей вплотную к клетке, сладко спал и, кажется, похрапывал во сне мой непосредственный начальник — Семен Аристархович Крестовский. Но влек меня в арестантскую совсем не он, а мой фонарик, лежащий здесь же, в изголовье почивающего льва.

Перфектно! Вот она, пропажа! Стараясь не потревожить спящего, я на цыпочках приблизилась к лавке. Какой же он красавчик! Не фонарь, знамо дело, а рыжий ирод. Особенно когда спит. Черты лица расслабились, сглаживая мимические морщинки между золотистыми бровями, губы не сжимались в брезгливой или недовольной гримасе, а тоже… Отдыхали? Предвкушали?

Я заметила, что дышу через раз, и сердце опять заколотилось в груди. Эх, Гелька, надо было в разбойный приказ идти. Там небось полицмейстеры постарше и пострашнее обитают.

А забавно получается. Значит, начальство нас на службе в одиночестве оставило, чтоб тихонько пробраться в арестантскую и здесь покемарить? Его дома, что ли, не ждут? Жена там, детишки или старушка-мать? Надо будет завтра у Ляли про семейное положение нашего льва расспросить. Так, на всякий случай. Нас на курсах учили, что сбор информации для сыскаря — наипервейшее дело.

Для того чтоб дотянуться до фонаря, мне пришлось наклониться над спящим, максимально вытянуть корпус, затем и руку. Я поморщилась, чувствуя, как ноет плечевой сустав — еще чуть-чуть, и он хрустнет от усилий. Очки съехали на кончик носа, но мне было не до них, — я тянула и тянула вперед руку, одновременно стараясь не свалиться на спящего. Бамц! Очки упали, задев начальственный подбородок. Бум! Лев открыл свои сапфировые очи. Ба-бам! Подошва моего ботинка соскользнула на гладком полу, и я упала плашмя. На Крестовского! В полный рост! Прижавшись к нему грудью!

Как я не сгорела, не сойдя с этого места, я не поняла. Хотя почему не поняла? Не могла я с места сойти, потому и не сгорела. Его высокородие, видимо, в силу армейской выучки, быстро обхватил меня за спину:

— Мне весьма льстит ваш, госпожа Попович, энтузиазм. Но позвольте узнать о цели ваших странных маневров.