— Славьтесь, ближники! — И жадно опустошил кубок.

Крепкий напиток ударил по лежавшему на дне пиву, и понеслась гульба… В Раумсдале по-другому не умели.

После этого Михаил неожиданно, словно сам залпом выпил стакан самогона, осел на кровать и погрузился в ледяное небытие.

Сколько прошло времени, Михаил мог определить весьма приблизительно, да и то казалось, что оно замедлилось, словно кто-то руками держал на часах стрелки. После того как прошли видения и кончился неожиданный морок, он просто сидел на кровати, ожидая, пока навалится сон. Но время текло карамелью, рана продолжала пульсировать, а дремота все не приходила.

Где- то в канализации шуршали крысы, за стеной стонали или негромко переговаривались такие же, как и он, пленники.

Миха лег, ворочаясь на жестком тюфяке, и принялся считать овец. Не помогло. Не помогли также выключенная лампа, погружение в медитативное состояние и ритмичное успокаивающее дыхание. Кузнец ворочался, мерил шагами камеру, досконально изучил механизм дверных петель, устройство кровати, схему сборки стула и стола, систему электропроводки, но усталость не приходила.

Тогда он начал усиленно думать, пытаясь до упора загрузить и утомить работой мозг. Думал о странных людях, в дом к которым так неожиданно попал рабом. Вроде русские, но ведут себя как чужаки. Говорят чисто, на Миссионеров даже черты похожей нет, но словно из другого мира. Были, конечно, в лесах сибирских язычники и староверцы, которых после войны как развернуло в мистико-военное русло, так там по сей день и держало, но чтоб подобное… Взявшие его в плен люди были просты, предельно открыты и до безобразия честны со всеми в этом мире силы и жестокости, в который Россия превратилась в двадцать втором веке. Сильные и серьезные, умеющие легко пустить кровь любому, они, в отличие от тех же рейнджеров или сталкеров, одновременно были похожи на хулиганящих детей, случайно наделенных властью. Подобное соседство некой наивности восприятия окружающего с бесчеловечностью ко всему, что лежало за стенами их борга, приводило подземника в замешательство.

Викинги были совершенно не похожи ни на одно из многочисленных формирований сибирских или даже российских земель, будь то хоть анклавы Светящихся, берлоги отродьев, передвижные лагеря бродяжников, вольницу или систему Убежищ. И это не говоря уже про колхозы или уцелевшие Города, вроде Новосибирска. Может, только на военизированные братства Миссионеров, но только там все более по-армейски, что ли…

Было очевидно одно — сформировалось северное поселение много лет назад и, пожалуй, возможно, еще даже до Четвертой войны. Здесь издавна всему было определено свое место и отлажено в гармоничный механизм. Одного взгляда на хирд конунга хватало, чтобы понять, что существует определенная и жесткая система, подчиняться которой обязан каждый из них. Иерархия, почтение и скрытая основа. Если в зале с правителем пировало двадцать убийц, то сколько еще должно быть оставлено на стенах и дозорах? Свод собственных законов, направление единой мысли всех этих северян, словно стремление к некой объединяющей цели. Шутки, остроты и насмешки, которыми они, опять же, подобно детям, тешились друг над другом, — даже все это имело свои незримые и неизвестные постороннему взгляду границы, переступать которые не собирался никто. В то же время животная жестокость и способность без раздумий поступить согласно своим, подчас пугающим правилам и законам, попадая в чужой мир за стенами, напоминала… зверей.

Лязгнул замок смотрового окошечка, и Миха вздрогнул, вскидывая голову на дверь. Задремал все-таки? В узком окне появилось лицо Хлёдвига, отекшее и помятое.

— Спишь? — хрипло поинтересовался он.

Михаил вытянул ноги, разминая затекшие мышцы, и пожал плечами.

— Да нет еще. — А внутри заворочалась подозрительная мысль: «Чего это надо викингу от подземника в самый разгар пира?»

Хлёдвиг нахмурился:

— Пошли, дверг, тебя хочет видеть конунг.

Громыхнул засов, и дверь со скрипом открылась. Северянин стоял на пороге, рукой лохматя и без того помятую темную шевелюру. В одной неопоясанной рубахе. «Смело, — подумал Миха, учитывая, что такого подземник руками бы скрутил. — А дальше что?»

Дверг спрыгнул с топчана, допил воду из стакана и вышел из камеры.

Прошли в основной коридор, повернули направо к лифтам, в просторной светлой кабине неторопливо поднялись на несколько этажей. Хлёдвиг отчаянно зевал, постанывал, прикасаясь руками к голове, но недовольным не выглядел. От викинга крепко несло перегаром. Новый коридор, недлинный, ярко освещенный, мимо пультов на стенах и точек внутренней связи, пожарных щитов и ничем не украшенных стен, дальше по мостку, под которым подземник разглядел просторный зал машинного цеха, к тусклым металлическим дверям в металлической же стене. Насколько кузнец мог ориентироваться, сейчас они находились в центральной башне борга.

— Открывай, — давя в голосе зевоту, бросил Хлёдвиг.

Миха толкнул створку. Понимание, как это было ни странно для его неторопливого мышления, на этот раз пришло сразу.

В очень высоком полутемном зале, потолок которого представлял собой свод купола, словно звездами усеянного вентиляционными отводами, на массивном каменном возвышении посреди металлического пола стоял длинный дом. Больше в помещении не было ничего — голые железные стены, блестящий пол, двери за спиной и настоящий дом: бревенчатый сруб с покрытой дерном крышей и пара более мелких пристроек по бокам. Из отверстия в крыше лениво поднимался убегающий к куполу дымок. Еще один, более насыщенный столб дыма с запахом пищи шел из пристройки справа.

Хлёдвиг, выждав отведенные на шок пленника несколько секунд, подтолкнул подземника к двери дома, расположенной в торце. Михаил еще раз обвел глазами постройку, пробивающийся через дерн крыши ковер зеленой травы, резные драконьи морды на коньках и потянул тяжелую створку, шагая на порог. К его счастью, усталость все же дала о себе знать, притупив чувство удивления и необычности, спасая дверга от интенсивности потока чудес.

Вошел, как-то не особенно изумившись, насколько точно и ярко, в подробностях являлся ему дом конунга в недавних видениях. Осмотрелся и нерешительно остановился, отступив от дверей, неожиданно почувствовав, что по его мироощущению опять засадили кузнечным молотом. Те же лавки и столы, заставленные едой, буквально прогибающиеся от оружия стены и резные столбы, прямоугольный очаг с дотлевающим в нем длинным смолистым бревном. Миха чувствовал под ногами засыпанные соломой доски пола, жадно втягивал запах смолы и жареного мяса, прозябшим в подземелье телом ловил тепло живого огня, но в себя прийти не мог. Сейчас наверное, стоит лишь открыть глаза — и сквозь задымленную очагом картину проступят каменные своды камеры.

Хотя видения были настолько достоверными, что, казалось, просто не могли лгать, за столами больше не сидели пирующие викинги — сейчас они вповалку лежали на лавках и на полу у тлеющих поленьев, завернувшись в шкуры и шерстяные плащи. Только немногие из них, среди которых Михаил никого не знал, понуро сидели на своих местах, жадно глотая ледяную воду или завтракая остатками пиршества. Лица северян были мрачны, глаза смотрели даже без намека на дружбу или улыбку; а раздающиеся над спящими редкие стоны живо напоминали о головной боли. Только бородатый толстяк-пулеметчик, сидящий перед дымящейся кружкой чая, был свеж и не помят. Склонившись над столом и надвинув массивные очки на самый нос, он, казалось, что-то вырезал из палочки или кусочка кости. Миха осмотрелся и обернулся к Хлёдвигу. Как бы смешно это ни звучало, но у всех присутствующих в доме головорезов было самое настоящее похмелье.