Иван был рад, что исполнил свой долг и женился, но в то же время совсем не грустил по Лизе. Он звонил ей, с удовольствием читал ее письма, неожиданно остроумные и веселые, и даже отвечал на них, хотя в жизни не писал ничего длиннее новогодних открыток, но не скучал по ней так, как муж должен скучать по жене. Стыдно сказать, он Танькину фотографию не смог выбросить, вот как мало тосковал по Лизе.

Детей он теоретически хотел, но на практике всячески старался отодвинуть радостный момент отцовства, благо Таня вымуштровала его в этом плане на «отлично». Только после зимних каникул выяснилось, что в лучшем случае на троечку, потому что Лиза забеременела, несмотря на все его старания. Он удивился, как такое могло произойти, а потом вспомнил, что в день встречи с женой после пятимесячного воздержания действительно мало о чем думал.

Иван не обрадовался и не огорчился, просто стало ясно, что брак этот настоящий и нельзя будет после нескольких лет раздельной жизни безболезненно свести его на нет.

После училища он получил направление на Дальний Восток. Лизе осталось учиться три года, но когда подошло время декрета, она прилетела к нему как жена декабриста и, как истинная аристократка, оказалась не приспособлена к жизни в офицерской общаге. Она не умела готовить и стирать и трудно находила общий язык с другими женами. Иван не упрекал ее, но видел, что она тяготится сложным бытом, общей кухней, туалетом и душевой в конце коридора, стиркой по расписанию, комнатой, в которой две составленные вместе железные койки занимали почти все свободное место. Лиза тоже не жаловалась, как подобает жене военного, стойко переносила тяготы и лишения, но давалось ей это тяжелее, чем другим девчонкам, выскочившим замуж из сельских домов или густонаселенных коммуналок.

Стасик родился в срок, вроде бы все прошло без проблем и осложнений, Иван, как положено, проставился товарищам, втиснул в комнату детскую кроватку, для чего пришлось подарить соседям обеденный стол, и стал ждать, когда его накроет волна отцовской любви.

Только ничего в его душе не перевернулось, когда он взял на руки перевязанный голубой ленточкой кулек. Просто появился маленький человечек, о котором он должен заботиться, вот и все, и никакой эйфории.

Стасик много плакал по ночам, Иван не высыпался и последними словами клял себя за то, что злится на ни в чем не повинного ребенка. Ему говорили, что это газики и тут ничего не поделаешь, надо просто перетерпеть это сложное время, потом предстоит взять еще один рубеж под названием «зубки», ну а после с каждым днем будет становиться все радостнее и интереснее. Первые шаги, первое слово, а там оглянуться не успеют, как поведут сына в первый класс. Что ж, Иван терпел, и пока Лиза по ночам укачивала сына, он представлял себе радостные картины, как играет в футбол с повзрослевшим Стасиком, как учит плавать, как ведет его на аэродром и показывает, на каких папка летает мощных истребителях.

Только ничего этого не сбылось, в три месяца Стасик тяжело заболел пневмонией. Потребовалась госпитализация, и несколько дней врачи не ручались за его жизнь, потом вроде обошлось, Иван вздохнул с облегчением, но не успел сын выписаться из больницы, как у него началась кишечная инфекция, а следом снова простуда. Лиза осунулась, почернела, взгляд сделался тяжелым и настороженным. Она будто толкала время вперед, чтобы приблизить выздоровление сына, а в те редкие дни, когда он был в порядке, наоборот, пыталась затормозить, остановить часы, чтобы не наступал новый день с новой болезнью.

Ребенок хныкал, обессиленный температурой, а Иван не понимал, как может быть, что он сидит рядом, крепкий мужик, и ничего не в силах сделать для родного сына. Сколько ни качай на руках, ни обнимай, ни целуй, а здоровья своего не передашь и болезни на себя не примешь. Это казалось чудовищной несправедливостью.

Вскоре стало ясно, что если они не хотят погубить ребенка, то надо везти его домой, в Москву, к хорошим врачам и в нормальный климат.

Лиза уехала, а он остался служить. Можно было попросить перевод, и его рапорт наверняка удовлетворили бы, но участковая уверяла, что «к трем годам малыш перерастет, выправится», да и Лизе все равно надо закончить институт. Стоит ли бросать службу, которая ему нравится и где открываются очень хорошие перспективы, только чтобы не разлучаться на годик-другой?

Иван не скучал по семье. Лучше знать, что они благополучны вдали, чем страдают рядом с ним.

Правда, в Москве Стасик все равно болел, так что Лизе пришлось взять новую академку.

Так прошло два года. Стасик пошел без него, и первое слово сына Иван тоже не слышал, и не носил его на руках, и не обтирал водой с уксусом, когда температура поднималась слишком высоко, и, наверное, поэтому, приезжая в отпуск, каждый раз с трудом привыкал к мысли, что этот бледненький щуплый мальчик – его сын. Лиза, как все матери больных детей, совсем переселилась в ребенка. Все остальное было либо неважно, либо стыдно. Она совсем махнула на себя рукой, располнела, расползлась, а в постели следила только за тем, чтобы не забеременеть, потому что с таким здоровьем Стасика заводить второго ребенка невозможно.

По ночам Иван иногда просыпался, с тоской понимал, что жить в подвешенном состоянии неправильно и нельзя. Что ненормально, когда дед замещает отца, пока тот болтается на другой стороне планеты. В войну разлуки неизбежны, но в мирное время семья должна быть вместе. Думал, но ничего не делал, надеясь, что жизнь сама расставит все по своим местам. Так оно в конце концов и случилось.

Ивану пришлось катапультироваться из самолета. В результате он заработал компрессионный перелом двух последних грудных позвонков, то есть легко отделался, ведь катапультирование примерно так же безопасно для жизни, как русская рулетка. По обломкам самолета установили, что виной была техническая неисправность, а он проявил выдержку и мужество, но все равно небо для него закрылось. Ни один врач в здравом уме больше не пустит его за штурвал истребителя.

Пришлось месяц лежать в госпитале, где все лечение состояло в строгом постельном режиме и фанерном щите, подложенном под комковатый матрас. Болея впервые в жизни, Иван тосковал и стыдился своей немощи и надеялся только на то, что раз ему плохо, то, может, Стасику выйдет послабление по части болячек. Вдруг он остро и совершенно по-детски заскучал по Лизе, захотел, чтобы она прилетела, кормила его с ложечки и читала вслух свои любимые книжки. Но жена, конечно, не могла оставить ребенка, тем более что Иван наврал по телефону, будто у него нет серьезных повреждений.

Еще два месяца ушло на увольнение, и в июле он прилетел в Москву гражданским человеком.

Иван слегка растерялся от неожиданной свободы, но отец быстро привел его в чувство, отчеканив: «Соберись, Ваня! Я должен гордиться своим сыном, а не стыдиться его!»

При выписке врачи сказали, что после формирования костной мозоли он будет ничем не хуже здорового, главное – это создание мышечного корсета, поэтому Иван все лето плавал в любом пригодном для этого водоеме и делал упражнения на мышцы спины, а к осени без особых трудностей прошел медкомиссию и поехал в Ленинград переучиваться на гражданские самолеты. Снова жил отдельно от семьи, но приезжал домой на выходные.