готова продаться за любую цену. Ты к этому клонишь, не так ли?

— У каждого из нас есть своя цена. — Маккенна с важным видом возвращается ко мне — с таким видом, который даёт девушке понять, что это член движет парнем вперёд, а не наоборот, — и садится рядом со мной, садится очень близко. — Почему ты это делаешь? — спрашивает он, внимательно изучая выражение моего лица.

Он мрачен и серьёзен, и это заставляет меня нервничать. Его солнцезащитные очки висят на горловине футболки — и серые глаза смотрят на меня так… как будто трогают. На нём нет парика поверх короткой стрижки, которую я нахожу ужасно сексуальной. Под глазами осталось немного туши, из-за чего цвет радужной оболочки кажется ещё более серебристым. Запястья обхватывают два широких кожаных браслета. И я вдруг чувствую себя не такой уж крутой, как хотелось бы.

— Потому что, — наконец отвечаю я.

— Потому что что? — Маккенна протягивает руку и дёргает меня за розовую прядь, кривя губы в усмешке.

— Они согласились с моей ценой. Хочу отложить эти деньги, — признаюсь я, высвобождая свои волосы из его хватки.

— Хм. — Он откидывается на спинку сиденья и продолжает внимательно меня изучать. Почему-то мне хочется, чтобы он сказал что-нибудь язвительное, чтобы я тоже могла сказать в ответ что-нибудь язвительное.

Почему, чёрт возьми, он этого не делает? Боже, этот мужчина выводит меня из себя.

— Что? Никакого остроумного ответа? — требовательно вопрошаю я.

— Вообще-то, нет. У нас с Лайонелом сделка. Я даю ему то, чего хочет он, потому что хочу кое-чего взамен — и я, чёрт возьми, получу это, если вытерплю тебя. Не испорть мне всё.

— Я?! Это не я закрывала камеру!

— Правда, ты просто бросала в меня содержимое своих кухонных шкафчиков. — Я открываю рот, чтобы выругаться, но он останавливает меня. — Разве ты не получила памятку? Больше всего я люблю апельсины.

— Ты начинаешь меня раздражать.

Маккенна наклоняется ко мне и шепчет на ухо:

— В следующий раз, когда ты решишь сделать мне томатную ванну, я заставлю тебя поработать твоим язычком и вычистить им весь учинённый тобой беспорядок. — Он гладит розовую прядь в моих волосах. — Справедливое предупреждение.

Что-то потрескивает в воздухе так сильно, что я не могу ни говорить, ни дышать. Мои соски, киска и даже кожа становятся сверхчувствительными. Я жду, когда он что-нибудь скажет. От странного жара у меня начинает стучать челюсть. Правда. Ведь я не видела, чтобы Маккенна смотрел на меня так близко уже… много лет.

Он кладёт руки мне на талию и вдруг начинает прижиматься ещё теснее.

— Не прикасайся ко мне, — рычу я.

Маккенна обнимает меня, и прикосновение его пальцев вызывает во мне жар и боль.

— Знаешь, ты единственная девушка из всех, кого я когда-либо встречал, которая по-настоящему рычит? Как старый злой медведь, — хрипло шепчет он мне на ухо.

Особенно мне не нравится, как нежно его большой палец касается моей кожи, вызывая восхитительную лёгкую дрожь. И всем сердцем не одобряю то, как он смотрит на меня, слегка изогнув уголки губ, потому что знает, что я действительно это осуждаю. Я отказываюсь отвечать, поэтому его пристальный взгляд продолжает меня изучать.

— Что с тобой случилось? — спрашивает он меня с напряжением на лице и озабоченностью в глазах.

Боже, какая наглость. То, как он двигает большим пальцем…

— Ты случился! — Когда Маккенна оказывается достаточно близко, я замахиваюсь, но он ловит запястье ещё в воздухе. Я замахиваюсь другой рукой, но он хватает и её тоже, поднимая их обе над моей головой. Изучает меня, словно препарирует, что заставляет меня бороться с ещё большим упорством. — Отпусти!

— Значит, ты готова вытащить ещё пару помидоров? — язвит он, впиваясь в меня взглядом.

— Ну, что сказать? Они отлично смотрелись с твоими грёбаными колготками, как у Питера Пэна!

Я сопротивляюсь, но это только усиливает разряды между нашими телами, поэтому заставляю себя замереть как статуя — каждая клеточка моего тела ощущает тиски его рук на моих запястьях.

— Ты хотела привлечь моё внимание, Пандора? Вся моя группа думает, что так и есть, — говорит Маккенна. Его низкий, неожиданно мягкий голос пробегает волной сквозь меня, внутри моего тела, и я не могу ясно мыслить. От силы его воздействия на меня перед глазами опускается туман. Я делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться, ладонь, которой Маккенна скользит вниз по внутренней стороне моей руки, путает мысли. — Детка… если это то, чего ты хочешь, — наконец шепчет он, осторожно, — я могу помочь.

— Мне не нужно твоё внимание, мне ничего от тебя не нужно! — выдыхаю я.

— Нет, ты действительно чего-то хочешь. Это я? Я тот, кого ты хочешь?

— Нет, блядь! — рычу я от возмущения, взмахнув внезапно освободившейся рукой.

Он снова ловит моё запястье. Я помню, как хотела получить его голову на блюде. Помню, я поклялась себе, что однажды заставлю Маккенну признаться в любви, а сама рассмеюсь и уйду, как это сделал он. И я шепчу:

— Боже мой, тебе успех действительно отбил всю голову? Ты думаешь, что можешь получить всё, что захочешь, и всегда поступать по-своему? У меня есть для тебя новости, придурок. Я здесь для того, чтобы превратить твою жизнь в кромешный ад, и всё это будет заснято на плёнку. Твоё полное унижение. Просто посмотри на меня!

Он смотрит на меня и ничего не говорит. Тело полностью отдаёт себе отчёт, где он держит меня, не сильно, но… крепко и горячо.

— Нет, детка, — говорит он, стиснув зубы. — Ты не испортишь мне всё это. Поняла? Мы сделаем то, что от нас хотят, и ты ни хрена мне не испортишь.

Я сжимаю челюсти.

— Если ты не хочешь, чтобы я всё испортила, тогда, когда мы будем в «Мэдисон-сквер-гарден», ты скажешь на этой сцене, что твоя грёбаная песня — ложь.

— Это наша песня номер один.

— Если ты хочешь, чтобы я сделала, как ты говоришь… тогда ты скажешь всем своим фанатам, что это ложь.

— Почему?

— Потому что я ненавижу её, ненавижу её слышать. Если они увидят, как я целую тебя, они поймут, что я Пандора, а ты выставляешь меня… ты выставляешь меня… шлюхой, лгуньей и…

Ошибкой. Чем-то грязным. Тем, что нужно скрывать. Тем, о чём ты сожалеешь.

Только одно это воспоминание снова приводит меня в бешенство, но Маккенна не сводит с меня своих серебристых глаз, как будто действительно обдумывает, что делать.

— Я не могу отказаться от этой песни, — говорит он наконец, опускаясь на сиденье и скрещивая руки за головой, а ноги в лодыжках. —