«Пусть она будет транзитной станцией, а я — транзитным пассажиром, у которого впереди еще много станций и пересадок. Такие перспективы меня устраивают больше», — думала она, собирая постельное белье.

Подъезжая к Москве, Маша не испытывала особой радости. Выросшая в маленьком горном поселке, она не любила больших городов. Москва представлялась ей чудовищным сказочным существом, которое своей волшебной силой притягивает к себе людей.

«Чудо-юдо московское! Пощади меня! Не раздави в своих челюстях-жерновах. Не дай пропасть в море людей и событий. Еду я к тебе по глупости своей, но с добром. Я ничего не могу тебе дать, но и тебе не сделаю ничего плохого. Раздвинь, пожалуйста, свои резиновые бока на метр-два, мне ведь не надо много места. Я тебя не разорю, не стесню, я ведь к тебе временно. Все в нашей земной жизни временно, даже сама жизнь», — думала Маша свою горькую думу, высматривая в окно приближающуюся столицу.

Конечным пунктом ее маршрута была не Москва, она ехала в Химки.

«Понятно, что Химки не Москва, далеко не Москва, совсем не Москва, но для меня это почти одно и то же. И в Москве, и в Химках я никто. Я одна, никто меня здесь не ждет, никому я здесь не нужна. А одиночество в маленьком городе и одиночество в мегаполисе ничем не отличаются».

Впервые за свои восемнадцать лет Маше стало страшно. Как не потеряться в этом огромном равнодушном мире? Как выстоять и не сломаться? Почти четверо суток прошло с тех пор, как она уехала из дома. За это время она ни разу ни с кем не заговорила и, подъезжая к Москве, пришла к выводу: «Похоже, что я теперь единственный у себя собеседник».

И это тоже пугало Машу. Пугало то, что надо привыкать к одиночеству. Понятно, что рядом всегда будут люди, но Маша сомневалась, будет ли она хоть кому-нибудь из них нужна.

В комнате общежития, где ей предстояло прожить все долгие годы учебы, ее встретили две соседки. Девчонки радостно щебетали, обустраиваясь на новом месте. Лиза Котова приехала из Рязани, а Тамара Тишкина — из Брянска. Девчонки совсем не переживали по поводу своего одиночества и потерянности.

«Возможно, они не с таким апломбом, как я, уехали из дома. Хотя чего это я разнылась? Все не так уж и страшно. У меня уже есть две подруги, и жизнь в принципе налаживается. Обычная студенческая жизнь», — утешала себя Маша, настраиваясь на более веселую волну.

Соседки ее были симпатичными девчонками: обе — блондинки с голубыми глазами, обе — самоуверенные и веселые. Они были даже похожи. Лиза была чуть рыжевата, но веснушки не портили ее милого лица.

«Будем жить!» — решила Маша и первым делом позвонила матери.

— Маша, как ты? — волнуясь, кричала она в трубку.

— Мам, все нормально. Доехала хорошо, устроилась — тоже. Соседки в комнате тоже хорошие. Я потом еще позвоню.

Маша хотела бы поговорить с матерью о своем настроении, о своих страхах, как делала это прежде, но это значило бы, что она признает свои ошибки. Теперь Маше было ясно, что для того, чтобы оторваться от материнской опеки и доказать матери, что она, Маша, вполне самостоятельный человек, не надо было уезжать так далеко. Но об этом она тоже не могла сказать матери.

«А может, мама права и в том, что с моей логикой, памятью мое место не в библиотеке? Но и в этом я тоже не могу ей признаться. Теперь умру, но не признаюсь в том, что я не права! В конце концов, можно поступить еще в один институт», — решила она для себя, не собираясь даже себе признаваться в своем упрямстве.

Пока же Маша решила не распыляться и лучше втянуться в учебу. Процесс приобретения новых знаний она никогда не считала тяжелым трудом, потому что ей нравилось учиться, она могла по-настоящему увлечься учебой. Школьные семинары, коллоквиумы и зачеты больше походили на игру. В институте никто ни с кем играть не собирался, знания преподносили серьезно, приветствовали и тягу к этим самым знаниям, которая выражалась в их самостоятельной добыче. А это как раз и нравилось Маше больше всего. Мысленно представляя себе тот объем знаний, который уже успело накопить человечество, Маша приходила в настоящий восторг от того, что может пользоваться этими знаниями по своему усмотрению.

Привыкла Маша и к жизни в общежитии. И хотя чувствовала со стороны своих соседок некоторое превосходство и высокомерие по отношению к себе, но старалась не обращать на это внимания. Не ее вина, что Рязань и Брянск не такая дальняя провинция, как ее родной Спасск. Она могла бы сказать им, что и в своем маленьком поселке она читала те же книги, что и они, слушала ту же музыку, смотрела тот же телевизор, бродила по той же Всемирной паутине, ездила отдыхать к тем же теплым морям. Возможно, в Москве она бывала реже, чем они, но бывала же! Других преимуществ прежней жизни своих соседок она, как ни искала, не нашла и ничего им не сказала, относя их чванство и спесь к их воспитанию.

Не прошло и месяца со дня ее отъезда из дома, как все ее прежние страхи показались ей наивными и даже смешными. Вначале Маша обратила внимание на то, что ее стали раздражать запахи в их студенческой столовой. Однажды на лекции она почувствовала легкую тошноту. А потом внезапная догадка, а скорее осознание того, от чего это может быть, остановило на миг ее сердце, сковало холодом душу и тело. Вот это был настоящий страх!

По дороге от института до общежития была аптека и Маша, оставив девчонок, направилась туда.

— Ты заболела? — полетел ей вдогонку недоуменный вопрос Лизы.

— Пока не знаю, — обернувшись, ответила Маша и почти бегом кинулась в аптеку.

Она хотела хоть на несколько минут избежать неприятных для нее расспросов. Но когда она вернулась в комнату, вопрос был вполне конкретным.

— Ты залетела? — в один голос вопрошали соседки.

— Сейчас сделаю тест и узнаю, — без обиняков ответила им Маша.

— Ну?! — хором вскрикнули подружки, когда она вышла из туалета.

Маша только кивнула, на слова сил не было. В полной прострации она дошла до своей кровати и села. На секунду ей показалось, что она маленькая песчинка по сравнению с той бедой, о которой она сейчас узнала.

— И сколько уже? — через дебри своего сознания услышала она вопрос Тамары.

— Нисколько, задержка чуть больше недели, —