Обрати внимание: я всего-навсего просил, чтобы нам дали время. Мне и всем. Я не хотел стать капитаном самой плохой сборной в истории, как я тогда заявил. Много народа слепо верило тому, что рассказывали журналисты. Но если бы игроков оставили в покое, мы бы добились всего. Я стал гораздо сильнее в Италии: чтобы осадить меня, им пришлось бы хорошенько попотеть. Я был готов ко всему. Со всех сторон на нас направляли пушки.

Именно тогда, после этого проклятого турне, появилась информация о том, что правительство хотело сместить Билардо с должности. Это было ужасно. И я поддержал его. Я сделал 30 лет назад то, что сейчас, после чемпионата мира 2010 года, Билардо не сделал для меня.

По крайней мере, хоть для чего-то это пригодилось. Потому время болтовни подходило к концу, наступала пора выходить и играть. И мы были готовы на все.

II. На тех собраниях родился чемпион

В Колумбии началась наша великая революция. Революция, которая покончила с жестким руководством Билардо и продемонстрировала силу команды. Потому что до нее Билардо говорил: «Мы должны поехать в Ла-Кьяку», и мы отправлялись туда все вместе, или ребята, не говоря ни слова, ехали без меня. Он говорил: «Мы должны сыграть вот этот матч и еще один», и мы играли все эти матчи, как и было запланировано на том странном турне, которое он организовал (с играми в Боготе и Барранкилье), тогда как мы уже больше 10 дней провели на базе в Мексике в начале мая 1986 года.

И нет, дружище, дела обстояли не так.

В итоге на том турне мы сыграли только в одном матче. На поле – в одном. Вне поля – еще парочку, ха. И вот они были действительно важными.

В этом мы приняли непосредственное участие после собрания, которое мы организовали в огромном люксе в отеле La Fontana в Боготе в ту же ночь, что мы приехали из Мексики, и еще одно уже в Барранкилье, после ничьей 0:0 с «Хуниорс».

Первое собрание состоялось во вторник, 13-го числа, но, несмотря на дату, удача нам сопутствовала[3]. Оно прошло сразу по прибытии в Колумбию. В ту майскую ночь, когда все еще оставалось три недели до дебюта на чемпионате мира, начала зарождаться команда-чемпион. Команда, которая не собиралась терпеть никакого давления, чей голос будет услышан всеми: журналистами, критически настроенными болельщиками, политиками, управляющими, соперниками – теми, кто окружал нас со всех сторон, – и даже тренерским составом. Команда, нацеленная на хорошую игру.

Какое там космическое светило!

Мы уже неделю были в Мексике и в то утро выдвинулись в Колумбию, но с плохим настроем. Выезд планировался в 8.30, что уже выводило меня из себя, поскольку встать надо было ни свет ни заря, а самолет вылетел в итоге в полдень из-за угрозы взрыва или чего-то там еще. Мы уже были напряженные, и это придало остроты ночному собранию.

Нас было 22 игрока, и никого больше.

Мы говорили о деньгах, о призе, который мы получим, если станем чемпионами. Да, мы верили, что станем ими, и также знали, что заработаем гроши, если совершим этот забег. Знаете, сколько мы получили за звание чемпионов мира, последних чемпионов мира в футболках аргентинской сборной, 30 лет назад? 33 тысячи долларов. Да, 33 тысячи долларов! Сейчас игроки зарабатывают столько в день. А знаете, сколько мы получали за день? 25 долларов, 25! Я рассказываю об этом и до сих пор не могу поверить.

На собрании мы обсуждали деньги и пришли к выводу, что они нас совершенно не интересуют: мы находились там ради чего-то гораздо более важного. Тяжело приходилось, потому что некоторые из нас (но не все) уже хорошо зарабатывали, играя в Европе. Там присутствовали ребята, у которых бутсов‑то не было. Никто их не обеспечивал так, как обеспечивают сейчас. Я стремился акцентировать внимание на том, что аргентинская футболка стоила гораздо больше и что именно мы наденем эту футболку. Не эти говнюки в галстуках и привычные соперники, а мы.

Мы поговорили о тренировках, о том, что нам было нужно, об обязательстве выложиться по полной, дать все, все, все!

Я помню все, будто это было вчера. Я встал в центре и начал говорить, смотря своим товарищам в глаза и чувствуя, как моя кровь кипит и вздуваются вены. Я так стискивал зубы, что казалось, будто они сломаются. На каждом слове мои кулаки сжимались словно для удара. Да, я этого хотел. Ударить словами. Врезать как следует. Чтобы дошло до самого сердца.

«Сейчас… сейчас мы должны забыть обо всем. Обо всем. О наших клубах, семьях, деньгах, проблемах. Нам следует думать только о нас, и ни о ком больше. О нас! И не важно, кто в основном составе, а кто в запасе, не доставайте меня с этим. Мы все в одной лодке, нам следует стать не разлей вода, в лепешку разбиться, но помочь товарищам. Чтобы никто не халтурил, никто! Выигрывает один, выигрывают все, это понятно? Понятно, я спрашиваю?! Потому что многие ждут, что мы, все мы, а не кто-то один, проиграем. И после нашего проигрыша они мечтают разорвать нас на куски. Порвать сильнее, чем когда-либо. И знаете что? Мы не доставим им этого удовольствия! Они его не получат!»

Это была клятва.

И если в тот момент нас выгнали бы на поле, то мы кому угодно забили бы пять голов подряд. Мы настроились против всего и всех. Там все были как мальчишки. И хорошо то, что никто не молчал. Каждый что-то говорил по-своему. Этой команде требовалось объединиться, получить возможность высказаться. Там говорил даже Бочини, чей голос мы толком не знали; говорили Энрике, который присоединился к нам месяц назад; Селада, вошедший в команду в Мексике; ни минуты не сыгравший Альмирон и, конечно же, Вальдано… Последнего нам иногда приходилось останавливать. «Замолчи!» – кричали мы, чтобы Вальдано остановился. Высказывался также и Пассарелла… Но потом он замолчал. Еще узнаете, почему.

И после нашего проигрыша они мечтают разорвать нас на куски. Порвать сильнее, чем когда-либо. И знаете что? Мы не доставим им этого удовольствия!

Поэтому после матча с «Хуниорс» в Барранкилье, когда мы ноги не могли передвигать, у нас стал возникать вопрос, что мы вообще там делали. Вместо того чтобы устраиваться в Мексике и тренироваться, нам приходилось заниматься какой-то ерундой.