Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В итоге мы сыграли вничью со счетом 0:0, пожали друг другу руки, и я сказал то, что действительно думал на тот момент: Пассарелла являлся необсуждаемым членом основного состава. Этого было достаточно, что они еще хотели? Но история продолжалась и продолжалась.
Я действительно всегда очень уважал Пассареллу как игрока. Но когда меня назначили капитаном, он даже не подошел поприветствовать, поздравить меня. Это было первое, что меня удивило. «Он, наверное, разозлился», – подумал я. И с тех пор наши отношения ухудшились.
Хорошо было рассказать об этом, потому что после этого мы много говорили с Вальдано, и он даже сильно привязался ко мне. Вопрос Пассареллы был закрыт. Не хватало еще нескольких глупостей, чтобы закрыть его окончательно, на ключ. Но это должно было произойти уже на базе в Мексике.
Мексиканские сомбреро
Когда редакция El Gráfico захотела поместить нашу знаменитую фотографию в мексиканских сомбреро на обложку журнала, я уже чувствовал себя абсолютным капитаном, а Пассарелла был разбит. Я все равно хотел ее сделать, как капитан: «Не пришел поздравить меня? Хорошо, сейчас я брошу повязку тебе в лицо. Смотри, лента у меня на левой руке». Для меня это была жизнь, потому что капитан сражался за награды, вел группу, говорил «Преподу», чтобы он обратил внимание на те или иные вещи. Лидерство было определено с первого дня, но дело приняло другой оборот. Не отрицаю, в свое время он являлся для меня ориентиром. Как же иначе, если Пассарелле было 33, а мне едва исполнилось 25? Как я мог не уважать его после всего, что он сделал? Но если я тебя уважаю, уважай и ты меня. Уважай меня! А это ему стоило очень больших усилий.
Я хотел серьезную команду, поскольку приближалось нечто грандиозное. Мы формировали команду, нашу команду.
Как только принесли сумки с сомбреро, я заглянул в них первым… Себе я выбрал шляпу с полоской горчичного цвета, которая напоминала желтую полоску футболки «Боки». А ему я дал бордовую: «Это цвет «Ривера», надень ты ее», – сказал я ему. Я старался разрядить обстановку, но он был заметно напряжен. Ему вообще не нравилось, что нас ставили на один уровень. Журналисты спрашивали у Пассареллы, почему ему не гарантировали место в основном составе, как мне. Если поискать в архивах, обязательно встретится что-то подобное. Он был важной птицей, а на меня пока еще косо посматривали.
Мы сделали фотографию, и, как всегда, Эчеваррия рассмешил нас больше всего, когда, появившись там, не мог поверить своим глазам. Он так расхохотался, что его веселье передалось и нам. Пассарелла говорил, что не хотел широко открывать рот, чтобы не было видно неровных нижних зубов… Фальшивый, как доллар голубого цвета. Я чувствовал себя хозяином положения. Вот почему, мне кажется, он не захотел остаться поговорить после съемки. Сказал, что не желает опаздывать на тренировку, которая назначена на 18.00. Но до шести еще было время, мы могли задержаться. Я остался.
Откуда все взяли, что я считал себя богом?
В тот момент я объявил, что мне бы хотелось стать лучшим игроком Мексики 1986 года. Я был более чем готов. И тут же добавил: «Но только если Аргентина тоже будет играть огромную роль». Это две неразрывно связанные вещи; у великих игроков всегда есть поддержка великих команд.
Какой-то журналист сказал, что я считал себя богом футбола. Иногда мне приходилось выдерживать невыносимые вещи. Откуда они это взяли? Там не существовало ни королей, ни богов. Единственное, чего хотела та команда, было уважение к истории аргентинского футбола. Европейцы говорили, что мы вылетим в первой пятерке, а в Аргентине некоторые считали, что мы вернемся после первой же игры. Нам было очень больно, потому что мы нуждались в поддержке.
Нам бы она пришлась очень кстати, но так как ее не было, команда укреплялась другими способами. Например, с помощью тех же собраний. Мы виделись каждые 10 минут, чтобы поговорить то об одном, то о другом. И то собрание в Колумбии было скорее позитивным, чем тяжелым.
Времена тогда были другие, происходило то, что сейчас кажется идиотизмом. Те, кто уже играл в Европе, знали, что каждое утро требовалось ходить к врачу, чтобы он сделал инъекцию для поддержания печени. Аргентинские игроки к такому не привыкли. Иногда появлялся какой-нибудь тормоз, который спрашивал: «А это зачем?» И приходилось объяснять. Дискуссии возникали из-за вопросов, которые должны были быть в порядке вещей, но такой уж была команда. Мы, конечно, не ругались из-за прививок, но идея состояла в том, чтобы объединиться.
Для меня самым важным было разделять общую идею. Кто-то думал, будто я делал все это неосознанно… Но нет, ни в коем случае. Я все спланировал. Я хотел серьезную команду, поскольку приближалось нечто грандиозное. Мы формировали команду, нашу команду.
Вот почему я слушал всех, кто приходил ко мне, некоторые даже рассказывали, каким бы они хотели видеть капитана. Вальдано, например. Только вот Хорхе не знал, что я был готов к этому моменту, еще находясь в «Луковичках».
Многие думали, что я не очень подходил на место капитана, так как меня все преследовали и жалили со всех сторон. Но я не реагировал! Идиотами были те, кто запомнил меня таким, как в Испании в 1982 году, когда я врезал по яйцам бразильцу Батисте. Прошло уже четыре года! Они думали, что я ничему не научился? Я уже был капитаном «Наполи» и аргентинской сборной. Я не терял голову из-за одного удара. Мне тоже доставалось, но я продолжал, я научился говорить с судьей.
И знаете что? Я не воспринимал мое положение как груз ответственности. Наоборот! Лента придавала мне сил, она не давила на меня. Я говорил об этом с Сивори в Италии и видел даже в Пассарелле. Но я верил в себя и в то, каким должен быть капитан. Например, он должен говорить обо всем. Место капитана предполагало, что ты никого не сажал в тюрьму, не становился надзирателем. Если было что сказать, то следовало говорить человеку в лицо. Я всегда так поступал и желал того же своей команде.
Отсюда и собрания. Все в лоб, дружище.
