фильм начал раздражать его: слишком много зубоскальства. «По-настоящему укусить боится, а тявкает громко», — подумал он про Рязанова, которому, в сущности, всегда симпатизировал. Юрский и Папанов ему понравились меньше, чем Моргунов, у которого была эпизодическая роль повара.

«И все-таки ни один, даже самый прекрасный актер не может спасти слабого фильма, — подумал он. — Все дело, как ты ни крути, в режиссере и сценаристе».

Очень хотелось есть, но дома ничего не было. Хорошо, что хоть Елисеевский еще открыт. Хрусталев выскочил под дождь, забежал внутрь, взял коробку сардин, докторской колбасы и два батона. Коньяка у него теперь много, хватит надолго. На остановке троллейбуса стояли люди. Он вдруг заметил темноволосую, насквозь мокрую девушку с большими глазами. Зонт ее сломался, и она прикрывалась им, наполовину закрытым. Фигурка ее напомнила ему ту худенькую, которую два часа назад обхаживал Мячин у памятника. Совпадение, конечно. Мало разве худеньких? Он остановил «Москвич», приоткрыл дверцу:

— Девушка! Вы простудитесь! Садитесь! Я вас подвезу!

Она помедлила.

— Не бойтесь! Садитесь! Ведь вы же вся мокрая!

Она вдруг решилась и полетела к нему, легче пушинки.

— Спасибо большое. Я правда вся мокрая.

— Куда вас везти? — спросил Хрусталев. — Извините, забыл представиться: Виктор Хрусталев, оператор. А вас как зовут?

— Марьяна. Марьяна Пичугина.

Он подвез ее к дому, старому многоэтажному дому на Плющихе. Разговор не получался, потому что он вдруг поймал себя на том, что начинает волноваться. Этого давно не было. Не было много лет. И не нужно, чтобы это опять наступило в его жизни, хватит.

У девочки оказались ярко-зеленые глаза. Но дело не в цвете, дело в том, как она смотрит. Немножко похоже на то, как смотрит его Аська, с таким же отзывчивым удивлением.

— Мне очень не хочется, чтобы вы уходили, — сказал он.

— Мне тоже не хочется.

Начать ее целовать прямо сейчас, в машине? Он сжал руки в кулаки и постарался, чтобы она не заметила этого.

— Ты хочешь поехать ко мне?

Она исподлобья посмотрела на него. Да, очень похоже на Аську.

— Хочу. Только вот как же бабушка… Она так волнуется…

— Ты с бабушкой, что ли, живешь?

— И с братом, — сказала она.

— Придумай что-нибудь, а? — умоляюще сказал Хрусталев, разжал кулаки и порывисто обнял ее.

Волосы пахнут дождевой водой и, кажется, чем-то еще. Наверное, ландышем. Все. Я попался.

— Я скажу бабушке, — прошептала она, — что останусь у Светки. Что мы занимаемся, а на улице такой дождь…

Он гнал машину так, как будто торопится на самолет, который уже стоит на взлетной полосе и сейчас закроются все его двери. В квартире было темно, но прохладно, потому что утром он оставил открытыми все окна. Она вошла, держа в руках свои мокрые насквозь босоножки, и остановилась у стола. Кажется, она дрожит. Он притиснул ее к себе и начал осыпать поцелуями, одновременно стягивая с нее мокрое платье. Она зажмурилась, но не произнесла ни слова даже тогда, когда вся ее одежда, кроме лифчика, который он почему-то не сумел расстегнуть, упала на пол. Хрусталев не успел даже испугаться того, что не сразу пришло ему в голову, а когда пришло, было уже поздно:

У нее же никогда никого не было!

Он поднял ее на руки, несколькими шагами пересек комнату и, положив на тахту, опустился рядом, не переставая обнимать ее. Она обхватила его голову обеими руками, и Хрусталев услышал ее звонко колотящееся сердце.

Мужчиной он стал в конце девятого класса. Бойкая пионервожатая Галя с круглым носом, обсыпанным оранжевыми веснушками, сказала: «Пойдем, я тебя поучу». Она оказалась отчаянной и, может быть, даже слегка сумасшедшей. После Гали были другие женщины. Ни у одной из них Хрусталев не стал первым. Даже Инга потеряла девственность незадолго до встречи с ним. Когда они, едва познакомившись на свадьбе Борьки Лифшица, сразу же решили удрать, поехать к ней на Шаболовку, и стояли на морозе, ловили такси, Инга зажала рот обледеневшей варежкой и глухо сказала, не глядя ему в глаза: «Я недавно рассталась со своим парнем, он тоже учился во ВГИКе. Мы жили с ним вместе, но я никогда не любила его». К блаженству их первой близости примешалась его дикая ревность, и утром он спросил у нее: «Ты здесь с ним спала? На вот этой постели?» И она опять, не глядя ему в глаза, ответила: «Да. Но сейчас это все совсем не имеет значения».

Представить себе, что, проезжая мимо автобусной остановки, он увидит стоящую под проливным дождем девушку, от лица которой можно просто сойти с ума, и эта девушка доверчиво впрыгнет к нему в машину и позволит ему сразу же увезти ее к себе, где станет понятным, что до нее никто никогда не дотрагивался, — представить такое было все равно что, вставши на цыпочки, достать луну с неба. Ему вдруг показалось, что, навалившись на нее своим большим телом, он причинит ей боль, и, несмотря на острое нетерпение, Хрусталев слегка отодвинулся, лег на бок, целуя ее длинную и тонкую шею со вздрагивающей голубоватой жилкой. Он медлил до тех пор, пока она сама — отчаянно, неловко, порывисто — вдруг прижалась к нему так крепко, что тело ее стало частью его тела, и только тогда он осторожно раздвинул ее послушные горячие ноги…

Проводив Марьяну утром до автобусной остановки — она ни за что не хотела, чтобы он отвез ее на машине, — Хрусталев поднимался в квартиру по лестнице, и в нем происходило что-то странное: он чувствовал, как ему хочется жить. За стенами дома разгорался еще один теплый летний день, не обещающий никому ничего плохого. От луж, не успевших просохнуть после вчерашнего ливня, поднимался еле заметный пар. Каждое дерево было промыто и сверкало так, как будто его подготовили к великому торжеству. Да, жить, жить и жить! Подниматься по этой загаженной кошками лестнице, пить водку, работать, смеяться, любить. И даже в тоске, даже в дикой обиде есть жизнь. Ничего, что он столько навалял. Все еще можно исправить. В конце концов, ему ведь всего тридцать шесть. Вон Феде Кривицкому сорок восемь, а у него вот-вот должен родиться ребенок. Значит: еще не поздно, значит, все будет хорошо, потому что у этой девочки такие глаза, и так она дышит, прерывисто, нежно, и ландышем пахнет, и так она просто подчинилась ему в постели… Как это она спросила ночью? «Я правда тебе подхожу?»

Машинально он нащупал в кармане брюк маленький ключ от почтового ящика, достал почту. В глаза ему бросился