Лерка зеленела от злости и со своей простотой, той, что хуже воровства, и с бабской тоской, оглядев Тату с головы до ног, процедила сквозь зубы:

– Господи, да что он в тебе нашел, помоложе, что ли, нет?

Имея в виду, видимо, себя.

Он и вправду звонил в Москву и потом встречал в Белостоке. После «бизнеса», как он называл Татино предприятие, приезжал за ней, возил в банк, кафе, а уже потом в квартиру брата, пустую, разумеется. Был, конечно, женат. У жены был какой-то крупный пост, что-то в мэрии, как поняла Тата. Владек смеялся и говорил, что жена ходит «в прическе и в пиджаке» и вообще она строгая дама. «А вот детей и счастья нет», – сказал однажды грустно.

Так продолжалось примерно около года. Но однажды позвонил встревоженный, сказал, что жене «донесли» и что он «еле-еле вымолил прощение». Тата удивилась:

– А зачем? Переезжай в Москву, места хватит, и работа у тебя будет, ты же строитель!

Он страшно возмутился и даже обиделся:

– Как уйти? А дом? Как оставить? Только ремонт сделал: окна финские, подоконники мраморные, плитка итальянская, кухня на заказ – ждал три месяца, а встроенные шкафы, тоже на заказ, между прочим... – Он долго не мог успокоиться и что-то еще припоминал из сделанного ремонта.

Но Тата уже повесила трубку. Польша закончилась. Началась Турция. Там, слава Богу, все обошлось без романов. Хотя только бровью поведи. Да это и так понятно. Из Турции везли кожаные куртки, длинные, короткие, на тяжелых молниях, неподъемные. Тащили на себе, волокли по Стамбулу в черных вонючих пластиковых мешках. Присаживались на них же – покурить. На такси денег было жалко. Обливались потом, на пыльных ногах резиновые «вьетнамки». Огляделись и увидели: на улице, за столиками кафе сидят туристы – в легких светлых брючках и маечках, курят, пьют настоящий турецкий кофе и из запотевших стаканов холодный сок, не торопясь, с удовольствием. Покачивая ножкой в легкой сандалии. «Как люди, Господи! А мы?..»

Лерка злобно комментировала:

– Сейчас нагуляются, вечером мясца в кабаке пожрут, тряпок не на рынке, в магазине прикупят, а на ночь – в отель, под кондиционер, да с хорошим мужичком... А мы с тобой сайру вспорем, с чайком и хлебушком, суп-письмо заварим и рухнем в койку без всякого кондиционера. И на хрена нам нужна ихняя «дерьмократия»?

И, вздохнув и взвалив свои тюки, поплелись они, причитая, в свой отель (одна «звезда»). Но душ и туалет есть – уже счастье.

Но вскоре и в этот «бизнес» пришли здоровые и бритоголовые мальчики с огромными ручищами, возившие не по сумочке в каждой руке, а огромными, необъятными баулами, – и вытеснили бывших итээровцев и врачей. В общем, Тата была издергана до предела: то багаж в аэропорту пропадет, то в Лужниках куртку из-под носа уведут. Стала много курить, похудела, плохо спала ночью. И когда это все как-то само собой закончилось, были рады: и она, и Нонна Павловна. Правда, на что будут жить, понимали смутно.

Однажды пошла в поликлинику, отнесла мамины справки во ВТЭК – все время что-то переоформляли, – и в дверях столкнулась с Люкой. Та смутилась, голову опустила и бочком в дверь. Все, что Тата успела заметить, – это старое, выношенное стеганое пальто, на ногах резиновые боты, косынка на голове дурацкая. В общем, тетка и тетка, никакой небесной красоты. У мамы спросила:

– Что, все в поликлинике работает?

– А куда ей деваться? Муж ушел, отец и бабка померли, остались старуха мать и сестра бестолковая, тоже с дочкой без мужа, да своих двое парней – все на Люкиных руках. Вот и бегает по уколам. Ее жалеют, кто тряпки отдаст, кто еще что подкинет. А ведь какая красавица была, – вздохнула Нонна Павловна.

– Мам, ты что, все забыла, жалеешь ее? – возмутилась Тата. – Это ей в наказание за подлость.

– Ой, оставь, дела давно забытых дней. Чего в молодости да в безмозговье не бывает. А нам за что? Тоже ой как несладко. – И добавила, прищурясь и качая неодобрительно головой: – А ты злопамятная, Татка.

И подумала: «Ох, устроила бы дочка жизнь, и Борьку бы этого малахольного (где он теперь?) забыла, и Люку-подлюку, несчастную бабу, только бы пожалела, и посмеялась бы над этой историей, а так...»

И опять пришлось выживать. Продали последнюю ценность – торшер в стиле модерн, начало века. Потом отнесли на Арбат, в скупку, серьги Нонны Павловны – бриллиантовую «малинку». Как-то растягивали, а через год примерно Тата встретила институтскую подружку, Машку Воронову. Машка выглядела роскошно – и лицо, и волосы глянцевые, и шуба, и сумка... В общем, видно, что у человека все хорошо. Тата Машкой залюбовалась.

– От тебя, Машка, один сплошной положительный импульс, – радовалась Тата.

– А у тебя, у тебя-то что слышно?

– Жаловаться неохота, а хвалиться нечем, работы нет, да и вообще.

– Слушай, ты – идиотка. Сейчас хорошие бухгалтера как воздух нужны. Столько фирм открывается! А ты сидишь сиднем. Беги на курсы, а потом я беру тебя к себе на фирму.

– Господи, на какую фирму? – удивлялась ошарашенная Тата.

– А тебе не все равно? – смеялась в ответ Машка.

– Да, в общем-то ты права.

Стали перезваниваться, Машка направляла, инструктировала. Тата окончила курсы, и Машка сдержала свое слово. Машка была вторым браком замужем за немцем, документалистом. В ту пору росли как грибы совместные предприятия. Занимались всем подряд – от продажи вертолетов до продажи горчичников. Только начиналась реклама, и умная Машка штурмовала телевидение, а тихий, безобидный немецкий муж реализовывался в своем никому не нужном документальном кино. С Машкой они друг другу не мешали. Объем работы у Таты был большой, но и платила Машка щедро.

– Дай ей Бог здоровья, – молилась за Машку Нонна Павловна.

Теперь она потихонечку захаживала в церковь, а Тата уже носила блузки и строгие деловые костюмы, туфли-лодочки. Надела чуть придымленные очки – цифры, цифры. Опять поправилась – сидячая работа. Многому училась у Машки. Полюбила ездить в октябре отдыхать на Кипр, про Турцию слышать не хотела. Первый раз в жизни, наверное, чувствовала себя уверенно и спокойно. Часть денег отдавала матери – та, наученная горьким опытом, откладывала. В общем, жизнью были обе вполне довольны.

Вот в это самое время и объявилась Пуся. Позвонила и трепалась два часа – не волнуйся, у нас это копейки. Плакала, вспоминала родителей, безудержно благодарила за все Тату, возбужденно описывала свой двухэтажный дом на Лонг-Айленде, болтала без умолку.

Тата нервничала, смотрела на часы и в сотый раз спрашивала:

– Тебе это недорого?

– Денег куры не клюют, оставлять некому. – И, помолчав, добавила: – Я сволочь последняя, за все плачу, я знаю, что ты для них сделала. Я твой вечный должник, вечный, Татка. Приедешь ко мне, у меня такой роскошный дом, в таком районе, у нас главное – район. И повар, и садовник, и прислуга – я богатая женщина, Татка. У меня свой бизнес. Идет так, что даже через плечо плевать не буду. Если завтра рухнет – черт с ним, на мой век хватит, все не проживу. Бог детей не дал за мои грехи.