из сетей, более шестисот футов в высоту, выше собора Святого Павла, как любили хвалиться авискультане. Даже на пороге своего удаленного от центра дома Шэй слышала, как оживляет небеса утренний птичий хор. Она сидела дольше обычного, проникаясь красотой. Щебет и песни накатывали и перехлестывались, как волны прибоя, голоса накладывались друг на друга, постепенно достигая единой гармонии. Мелодия удерживала всех, и все поддерживали мелодию. Как горожане могли довольствоваться звонами церковными колоколов и унылой музыкой месс, если каждое утро в воздухе витало такое сладкозвучное, трепещущее безвластие?

Толчок в спину.

– Прекрати выпускать тепло, – хлопнув ее по спине, проскрипел Лонан ломким со сна голосом.

Он удалился обратно, и она видела, как он механически передвигается по комнате как заведенная игрушка. По утрам, как правило, он пребывал в паршивом настроении; по ночам сны возвращали его в прошлое. Шэй представляла себе, как воспоминания дождем заливали его сны. Она видела, как обширные листы прошлого срываются с небес и увлекают его ложе в море счастливой былой жизни. Иногда он просыпался и не мог понять, где находится, как будто его кровать вынесло на вершину горы. Такие дни были самыми страшными: ведь они вдвоем жили на высоте двадцати футов, а кости Лонана стали хрупкими, как у воробья. Тогда Шэй долго разговаривала с ним, держала его за руку и, поглаживая большим пальцем его ладонь, возвращала к реальной жизни, давая названия бесформенным ускользавшим от него реалиям: «Шэй. Бердленд. Сети. Чайник. Печка». Снова и снова, пока ночной туман не рассеивался.

Он снова упал в кресло, беззвучно открывая и закрывая рот, а его руки тянулись к чему-то, что видел только он один. Шэй встала на колени и, поглаживая тыльную сторону его руки, тихо чирикала по-воробьиному, прогоняя призраков ночных кошмаров. Он зевал и вздрагивал, но вскоре успокоился. Слабая рука коснулась ее запястья. Его кожа теперь стала мягкой, как листья щавеля.

– Все хорошо, отец. Это я, Шэй. Ваша дочь. Дочь Авы, – точно вспышка солнечного света озарила его лицо при упоминании имени Авы.

– Да, ваша Шэй. Слушайте, я обещала, что поживу дома на этой неделе, но в городе у меня появилась хорошая работа, – она не осмелилась упомянуть театр, но как раз для такого дня она сберегала белую ложь, – я подумала, что сейчас самое время пойти и позаботиться о самочке сокола лорда Элтема. Помните Девану? Помните, как долго мы обучали ее?

Невольная выразительность лица выдала его настроение. Оно рухнуло, как брошенный на причал мешок зерна. Хотя его голос оставался безучастным:

– Если ты считаешь, что это разумно.

После чая он стал более оживленным, даже капризным. Сидя на краю кровати, он шелушил семечки подсолнуха. Небрежно подбросив парочку семечек в воздух, он ловко, как чайка, поймал их ртом. Этому трюку он выучился давно, до того, как его глаза затуманились. Она вяло покачала головой, вдруг подумав спросить, не осталось ли варенья, которое она привозила, но опомнилась. Если бы что-то осталось, он сам предложил бы.

Он потягивал чай, а его пустые глаза бегали туда-сюда. Ей не хотелось покидать его, пока он еще странствовал между мирами, поэтому она уговорила его нормально одеться, в итоге с трудом натянув обувь на его непослушные ноги, и тогда он сел немного прямее. Его лицо наконец прояснилось.

– Девана. Та юная соколиха. Теперь уж совсем выросла. Роскошная хищница. Однажды я видел, как она взяла олененка, легко подняла его, как чашку чая. – Он поднял свою кружку, слегка расплескав травяной настой.

– Да-да, знаю, – живо согласилась Шэй, – иногда я видела ее над королевскими охотничьими угодьями, да, она выглядела на редкость сильной. Давненько я там не бывала, вот и подумала, что пришло время отполировать ее колпачок и кольца опутенок[7], да, может, еще подлечить пару перьев.

Не велик обман; ей все равно довольно скоро придется зайти к лорду Элтему, а умалчивание подразумевало оплату: в эти дни соверен за каждые три месяца можно считать целым состоянием.

– Я довезу тебя. Сегодня не подморозило, – с глухим стуком он поставил кружку на стол и на удивление резво встал с кресла. – Помятая одежда сидела на нем кривовато, и Шэй отвела глаза. Бледное лицо, белые волосы, белые глаза.

– Нет, – громче, чем хотелось, возразила Шэй, – пару дней мы с лордом Элтемом можем даже не увидеться, а подниматься туда высоко, целых четыре лестничных пролета.

– Ладно, ладно, полагаю, все будет хорошо, – он кивнул с серьезным видом, – ты справишься сама, моя любимая.

Ее сердце радостно сжалось. Когда он в последний раз называл ее «любимой»? Она довела его обратно до кресла, тихо что-то напевая.

– Ты справишься. Ты знаешь, что надо делать, – его глаза блуждали по потолку, пальцы сжимали подлокотники кресла. Вдруг выпрямившись, он добавил:

– Конечно, девочка должна работать, но я не знаю, Ава, что с ней делать. Ей не хватает… не хватает… терпения. Она появляется поздно, по-своему проводит Мурмурации, а затем опять пропадает в городе, не возвращаясь по несколько дней. Одни Птицы ведают, где ее носит.

Даже в этом промерзшем доме щеки Шэй загорелись огнем. Лонан потягивал чай, озабоченно нахмурившись.

– Прям не знаю, что мы будем с ней делать, – по-птичьи повертев головой, он попытался уловить запах Авы. – Ава? Ава, любовь моя? Ты еще здесь?

Тихо выйдя из дома, Шэй спустилась по лестнице.

Бердленд в основном уже пробудился и вернулся к жизни. Над дымоходами вился дымок, от крылец спускались лестницы. Побелевшие от инея сети блестели, как филигранная, опрокинутая над болотом чаша. Два паренька с удочками на плечах пробирались к реке, шутливо пытаясь столкнуть друг друга с тропинки. Кто-то, уже опередив их, растягивал на берегу сети. Узнав Колма, Шэй махнула ему рукой.

Она забралась на веревочный мостик, проходивший по сетевому каркасу. Радуясь его знакомому, как песня, ритмичному покачиванию, она прогулялась по утреннему свету, прямо навстречу открытому небу. Эти сети растянулись на полмили, окружая сероватый шестиугольник болот Бердленда. Шэй знала их досконально, они словно обнимали ее, поддерживая в ней жизнь. По краям опор торчали большие скобы, загнанные глубоко в землю, они удерживали самые крепкие сегменты сетей: шпагат связывался в сети с такой мелкой ячеей, что даже вьюрки не могли в них пролезть. Но Шэй, направившись прямо к центру, сразу же заметила вереницу детей, причем они делали вид, что их путь по болотным кочкам и грязевым прудкам лишь случайно проходил там, где над ними следовала Шэй. Иногда она медлила по утрам, позволяя всем птенцам племени добраться вместе с