кубку, но восемь месяцев мы с ней весело трахались, и хорошо было. Думал так, пока в койку к врагу не прыгнула. Недоумение, раздражение, жажда доказать что-то.

Но отболело, забыл. Жизнь показала, что отболеть может все что угодно, кроме жажды скорости и победы.

Когда я Москву увидел, сам себе слово дал, что не проиграю. Агаев ее оскорбил, а такого мы не позволяем. Пусть Одинцова и незваная гостья в нашем городе и моем проекте, но гостья она — наша. И обижать можем тоже только мы.

Гашу смешок.

С трудом найдя свободное место на парковке во дворе, я поднимаюсь на нужный этаж. Звоню в дверь, потом открываю своим ключом.

— Рада, что тебе так весело! Прекрасный день!

Осознав, что и правда продолжаю неадекватно лыбиться, тру лицо, стирая с него следы радости и адреналинового куража.

На диване смятые одеяло и подушка. На столе — портрет Федора. Рядом свечки и иконы, аптечка, стакан воды и всюду кучи смятых салфеток. Воздух тяжелый. Мрачно. Мать опять весь день проревела.

— Привет, мам. Я тут кое-что купил. — Поднимаю пакет.

Хочу наклониться и клюнуть ее в щеку, но она резко отходит и сразу убегает в ванную. Включает воду на максимум, словно поток способен заглушить рыдания.

Черт.

Беспомощность ледяными щупальцами вдоль позвоночника тут же, вкупе с чувством вины. Я ерошу волосы на затылке и несколько секунд просто стою. Потом разуваюсь и прохожу в комнату. Достаю из пакета продукты, открываю окно на проветривание. Проверяю таблетки, которые пьет мама. В этот раз, надеюсь, не перебрала. В позапрошлом году было жутко, когда будил, а она не просыпалась.

— Слушай, я купил твой любимый ликер. Помянем? У тебя лед есть? — стараюсь говорить весело и громко.

После смерти Федора мать совсем замкнулась, отдалилась от друзей и подруг, уволилась с работы. Сидит в четырех стенах, смотрит турецкие сериалы и с ума сходит. Но началось все с развода.

Я открываю морозилку и ищу лед. Бокалы споласкиваю, ставлю на стол. Салфетки собираю в мусорный пакет.

Тишину прорезают рыдания-лезвия. Черт, и тишину, и душу.

Ну не могу я. Не могу я, блядь, это бросить! Пробовал. Четыре года дом — научный центр — снова дом. Во сне снилось.

Подхожу к двери, стучусь.

— Мам, ну что мне, уехать? Я уеду сейчас.

— Уезжай! Отцу не забудь передать от меня пламенный привет!

Ослепляет вспышка злости, но гашу. У всех бывают тяжелые времена.

Когда-то моя мать, Людмила Смолина, была настоящей красавицей из интеллигентной семьи. Выучилась на врача, но работала в министерстве образования — так сложилось. Работа в больнице требовала отдачи и сил, а когда я родился, мама поняла, что не готова подарить детство единственного ребенка няне.

Как ее угораздило выйти замуж за простого автослесаря, который позже создал команду по картингу, что рвала всех и в стране, и за границей, — ума не приложу. Да, он был другом ее брата, но мало ли с кем дружат братишки?

Впрочем, жили мы всегда на деньги отца и жили небедно. Автослесарь зарабатывал в разы больше, чем платили в министерстве. И рядом с ним моя мама была счастливой, хоть и отрицать это будет до последнего. Когда он ушел — все изменилось.

— Ты ушел? Платон, ты тоже ушел?!

Вопросы полны такого безграничного отчаяния и горя, что краска ударяет в лицо.

— Здесь я. Выходи, посидим.

— Ладно! — Мать открывает дверь, вытирает лицо.

Жалко ее до истеричного вопля, хоть вены себе вырви, если бы помогло. Что мы только ни делали.

— Руки помой, поужинаешь.

— Я не голодный.

— А кому я готовила?

Голода и правда нет — адреналин все еще в венах. Пытаюсь не думать о гонке хотя бы сейчас, но та сама всплывает в памяти секунда за секундой, от старта до финиша. Снова вспоминается взгляд Москвы — жадный, тот самый, что послала мне перед стартом. Она тоже хотела поставить Агаева на место. У нас с ней появился общий враг.

Забавно.

— Я смотрю, у тебя все же отличное настроение. Смолинские повадки. — Мать закатывает глаза и несется к плите. — Когда умру, меня тоже будете хоронить с песнями, плясками и заездами?

Иду за ней.

— На твоих похоронах все будут плакать, обещаю, что прослежу.

Она застывает, и я быстро добавляю:

— Да шучу я! Блин, мам, прости, но что ты в самом деле? Столько лет прошло. Агаева я сегодня поставил на место.

— Отца своего поставь хотя бы раз! Была его новая, кстати?

Она начинает шуршать по кухне. Бросаю взгляд на плиту, а там кастрюль и сковородок столько, что можно было бы накормить всю команду до отвала, еще и с собой дать. И снова мать жалко.

— Безумные. Ненормальные. Ну вот скажи, чего я тебе недодала в жизни? Секции, кружки, тренинги. Какие хочешь. Все шансы твои были. Уроки ты ни разу один не учил до пятого класса. Моталась с тобой по олимпиадам.

— Ладно тебе. Я живой и здоровый, все. Закрыли тему.

— Рубашки были отглаженные, а сейчас что! Кофта безразмерная и гаражом несет за километр! Вылитый папаша.

— Да не пахнет от меня маслом, я моюсь минимум два раза в день! Что вы заладили-то?! — дергаюсь, вновь нюхаю рукав.

— Кто «вы»? — тут же хватается мама. Глаза загораются. — У тебя появилась девушка? Рассказывай все. Кто она? Где познакомились? Ну наконец-то! Она нормальная? Не из тех, кто у трека в трусах скачет, ноги выше головы, как прошлая? Прости, господи, отведи, не допусти.

Угораю. Слезы высохли как не бывало.

— Когда мне девушку заводить, тем более приличную? У меня грант на сто миллионов. К тому же надзор из Москвы.

— И этот грант ты обязательно завалишь из-за своих заездов. Отцу потом спасибо скажешь, поклон низкий отобьешь.

Наша песня хороша, начинай с начала.

Глава 11

Элина

Телефон вибрирует, и я молюсь, чтобы это была какая-нибудь пожарная тревога или сигнал о землетрясении, только не будильник. Лучше сгорю, чем оторву голову от подушки. Ни за какие коврижки.

Он вибрирует еще раз — вот теперь будильник. Выключаю, открываю сообщения — у Киры снова ночной кофе-брейк.

«Енот, вставай! Я вчера весь вечер читала про твоих гонщиков! Не знаю, как ты! А я срочно!! вылетаю в Красноярск!!!»

Пунктуация сохранена. Я смеюсь и,