Она вспомнила неоконченный отрывок из дневников, который переписала вчера вечером.

«Сегодня в мастерских работали с греческой керамикой конца пятого века до новой эры. Наши «лирики» восторженно закатывали глазки: «Ах, какая красота, какое совершенство, какое понимание сущности!» А мне стало досадно. Я, когда смотрю на канонические произведения, начинаю немножко злиться. Действительно, всё давно понято, прочувствованно и выражено идеально. Каждое новое поколение ищет лишь новые формы. Вот, и получается — всё то, что мы высокопарно именуем творческим поиском, на самом деле — попытка пересказать своими словами то, что уже сказано. Бесконечные переводы первоисточника. Прямые или "по смыслу", подстрочники или стихи, бездарные или талантливые. Не имеет значения, потому что мы никогда не прочтем оригинал».

Следующая страничка, видимо, пропала, потому что дальше начинались какие-то расчеты типа: получил-потратил. В связи с этими расчетами Ванька вполне могла понять агрессивный пессимизм своего неизвестного адресанта. В преддверии годового баланса любой бухгалтер впадает в психогенную депрессию. Но сейчас, глядя на лепные и вытесанные в граните "переводы", она подумала, что смысл излагать своими словами, все-таки есть. Сложно сформулировать — какой именно, но непременно есть.

— Есть, есть, есть, — подпевала она любимым "квинам", едва слышным из сдвинутых набекрень наушников — надо поесть!

Жареные пирожки с картошкой пахли как в детстве, а пережевывание резинового теста настраивало на философский лад. Какие, однако, разные мысли соседствуют в одних и тех же головах. Не тематически (это естественно). По значимости несовместимые. Например: попытка осознания (пусть мимолетная и поверхностная) изначальной красоты сущего и радость от того, что удалось избежать скучного шопинга. Не противоречащие, но разноформатные, что ли. Как будто на молодежно-придурковатом канале после вечернего скетч-шоу, вдруг, идет передача о творчестве Николая Бердяева. Но это значит, что мы все, в философском плане, «универсалы». Нет узколобых и широко мыслящих. И тот мужичек в засаленной ветровке с банкой пива в руке, и те девочки-подростки, что возле ларька с лимонадами-шоколадами рефлекторно подергиваются под отечественную попсу, могли бы сейчас с удовольствием слушать Дебюсси в исполнении Нобуюки Цудзии или писать статьи о Street art или…, да, что угодно. Система приспособлена, просто, драйверов каких-то не хватает.

Дойдя в своих антропологических размышлениях до «драйверов», Ванька еще раз посочувствовала Лёхе-админу. Пол секунды полюбовалась своим отражением в витрине. Недавно стриженая чёлка топорщилась вихром возле пробора. Это не добавляло солидности, зато чёлка не лезла в глаза.

Ей удалось срезать угол дворами и выйти к нужной подворотне, которую, на сей раз, загораживала стая голубей, копошащихся на асфальте плотной толпой, как пассажиры метро в час пик. В центре стаи стоял бомж, огромный мужик в зимней куртке, из которой торчали куски серого синтепона. Он отламывал от буханки куски, крошил и бросал птицам. Под мышкой он держал еще две целые.

— Блин! — подумала Ванька, — я, кажется, уже скучаю по той танцующей тётке в школьной рубашечке.

Пиршество было в самом разгаре, расходиться никто не собирался, и ей пришлось протискиваться, игнорируя недовольное курлыканье голубей и осуждающий взгляд их благотворителя.

— Не без черта в этой подворотне, — бурчала он, — каждый раз с приключениями, как Иванушка за молодильными яблочками.

Подойдя к двери, Ванька посмотрела на кнопочки домофона с недоумением, но без злобы. Что поделаешь, если голова дырявая. Ни номера квартиры, ни телефона Геры она до сих пор не знала, но расстраиваться третий раз по одному и тому же поводу сочла непростительным расточительством душевных сил, и задрала голову, чтобы, просто, окликнуть хозяина, как в детстве, до изобретения мобильников.

Из окна гериной кухни торчала гладкая лысина, радовавшая глаз всеми оттенками розового. Откуда-то сзади вылезла рука, казалось, не имевшая к лысине никакого отношения, и нацепила на нее круглые профессорские очки в тонкой золотой оправе.

— Здравствуйте, прелестное дитя! Жаль, что вы не к нам! Но, несмотря на это, я готов служить вам в меру слабых стариковских сил. Например, открыть для вас эту дверь. Желаете?

Лысина едва заметно картавила.

— Желаю, — кивнуло дитя, — тем более что я к вам.

Очки съехали на пару сантиметров вниз.

— Это было бы так хорошо, что дальше некуда. Боюсь, милая девочка — вы приняли меня за другого, и он, несомненно, счастливее меня.

Лысина оказалась склонна к меланхолии.

— Я к Герасиму Михайловичу, вообще-то, но вы же сейчас у него, значит — к вам.

— Значит, мне повезло по случаю, и это прекрасно. Подождите одно мгновение, прекрасное дитя.

Лысина исчезла, и, через пару секунд, запиликал замок на входной двери, приглашая в уже знакомую парадную.

В квартире пахло чем-то горелым.

— Яков Семенович — представился обладатель профессорских очков, галантно принимая ванькину ветровку, — можно просто «Дядя Яша»

— Анна Андреевна, — Ванька сделала маленький дурашливый книксен, — можно просто «Аня».

Дверь на кухню приоткрылась.

— Кто там?

— К тебе, Герочка, многоуважаемая Анна Андреевна пожаловали!

— А! Ванька, привет! Давай, сюда! Тут женской руки не хватает!

Запах гари сделался сильнее.

Войдя на кухню, девушка поняла, что никакие руки тут уже не помогут.

— Что это было? — спросила она, кивнув на дымящийся противень.

— Английский пирог с почками, яблоками и розмарином по-оксфордски.

Гера посмотрел на Ваньку с патологически серьезным лицом.

— Ай, ай, ай! — причитал незадачливый шеф-повар, — что же мы будем кушать. Еще и девушка к нам присоединилась. Ай, как нехорошо! Чем угощать будем?!

— Не огорчайся, Алишер!

Гера сочувственно ткнул друга кулаком в бок и полез в морозилку. — Сейчас пельмешек сварим, вот и ужин. А гостья наша нежданная, вообще, ест все, что гвоздями не прибито.

Алишер с сомнением поглядели на тоненькие ванькины ножки.

— Не сомневайтесь, сам видел!

Ванька, желая в свою очередь поддержать расстроенного кулинара, закивала.

— Ем, ем! Я непривередливая! А у вас зато, наверно, плов хорошо получается и всякое такое…, восточное.

— Плов мой менеджер по закупкам очень хорошо готовит! — оживился Алишер, — он вырос в Узбекистане. Его дедушка учил, а того тоже дедушка. Такой плов, что даже поговорить некогда, пока кушаешь.

Алишер показательно облизнулся.

— А такой пирог папина подруга готовила по воскресениям. Тоже очень вкусно, я от нее научился, только у Муратика плита не очень. Не обижайся, дорогой, плохая у тебя плита.

— Неча на зеркало пенять, коли рожа крива. Плита ему не нравится, — ворчал Герасим, заливая водой обгорелый противень, — чему вас только учили в вашем Оксфорде?!

— Древней истории, дорогой!

— Вы историк?! — удивилась Ванька.

Ей тут же стало неловко за своё удивление, но выпускник Оксфорда, похоже, не обиделся.

— А после выпуска? Работали где-нибудь на раскопках, да?

— Работал в Северной Африке. Это было очень давно. Я был