Следующим летом Лева поступил в училище. Смешно вспоминать, какими позорно легкими оказались экзамены, как краснела учительница гармонии и трепетали девчонки в группе. В те годы еще не было ни фортепианного, ни струнного отделения, только готовили учителей музыки для общеобразовательных школ – полная ерунда и трата времени. Зато ему зачли все экзамены и сразу перевели на третий курс. Конечно, студент Краснопольский прогулял половину занятий самым наглым образом, но диплом, совершенно официальный диплом о среднем музыкальном образовании был получен!

Все это время Лева работал практически один, читал теорию, пытался развивать темп. Смертельно не хватало профессионального подхода – Аркадий Борисович подбирал задания, подсовывал все более трудные и незнакомые работы, требовал ежедневных гамм и этюдов, но никакой слаженной школы, конечно, заменить не мог.

– Ты справишься, друг мой! Руки стоят прекрасно, есть слух, темп, умение трудиться. Не так мало! И потом, ты просто претендуешь учиться в институте, вполне нормальное явление. Не концертировать, а именно – учиться! Не вижу причин для провала!

Да, он опять оказался прав, этот больной и усталый философ, совсем не умеющий преподавать. В 59-м году Лева успешно прошел на струнное отделение Гнесинского института. Мама поехала с ним, даже Лилю на этот раз оставила на попечение Марка и соседки. От экзаменов остался туман отчаянного страшного напряжения и ужаса. Потом – такое же отчаянное облегчение.

Прошло несколько беспокойных пустых дней, пока Лева наконец понял: он опять в Москве! Город почти не изменился за прошедшие годы и в то же время изменился неузнаваемо. Какая-то другая чудесная и незнакомая свобода! На улицах много смеялись, на площадях собирались толпы молодежи, читали стихи, раскачивались в обнимку. Лева ничего не понимал, но страстно мечтал влиться в эту новую жизнь. Все вокруг было замечательным – шикарный огромный город, современные прекрасные девушки в нарядных платьях и туфельках, выставки, концерты, спектакли! Три прошедших года казались глухим случайным сном, и хотелось бежать сразу во всех направлениях, знакомиться со всеми девушками, слушать все стихи на всех площадях.

Мама хлопотала с документами, приводила в порядок комнату, договаривалась с соседками о стирке и прочей бытовой ерунде. Лева почти ничего не понимал из ее наставлений, просто не слушал, даже на вокзале, когда она ужасно расплакалась. И не догадался послать подарок учителю, юный чурбан, только черкнул случайные поспешные строчки благодарности на открытке с видом Кремля.

Той же осенью Аркадий Борисович умер от тяжелого гнойного плеврита. Мама написала, что не помог даже дорогой и новый антибиотик, который Марк раздобыл через военное управление. Наверное, сказались годы, проведенные в тюрьме и ссылке. Да он еще так много курил.

Да, имя ему досталось непростое, специально для насмешников – Матвей Леонардович Шапиров. В детдоме ребята дразнили Мотей и даже Марусей, в университете – Аполлонычем. Попробуй поспорить! И фамилия непонятного назначения – то ли русская, то ли азербайджанская. В результате оказалось, что еврейская! Еще в деревенской школе последнюю букву приписали зачем-то. Перед отправкой в детдом. Но букву Матвей потом убрал, конечно.

Маму он хорошо помнил, особенно в последний год их общей жизни, когда сидели в обнимку вечерами в чужой сырой избе и она рассказывала обо всем на свете, все торопилась рассказать, все спешила, словно знала свой срок, свой час назначенный. А он, восьмилетний, рано повзрослевший пацан с непривычными среди деревенских темными тугими вихрами, слушал и слушал. Про голодное несчастливое детство – как безобразничал и буянил ее отец, Васька Косой. Да, так и звали до самой смерти, не Василий Митрофанович, а только Васька или еще Васька-пьяница. И ее в детстве звали не иначе как Васькина дочка. Да, так и бедствовали, жили подачками да стиркой, даже своей скотины не смогли завести. Потом в селе появились незнакомые люди в городской одежде, революционеры. Маленькая Надька их хорошо запомнила, потому что в первый раз тогда получила настоящую конфету, большую конфету в золотой бумажке. Отец было подружился с чужаками, шумел, бил себя в грудь, водил по зажиточным дворам показать, где спрятано зерно. Но ни к чему хорошему эта дружба не привела – городские забрали зерно и уехали, а отца глухой осенней ночью прибили свои же односельчане. Правда, только слухи ходили, что свои, никто убийцу особенно не искал. А приезжие милиционеры написали, что Косой по пьянке помер – мол, свалился в овраг и пробил голову об камни.

Матвей не все понимал – какое зерно, почему убили, но молчал, не спрашивал. А мать все бормотала скороговоркой, как ненужное и давно забытое – да, бедствовали с маменькой, да, работали от темна до темна по чужим дворам. Потом и маменька померла, и сама Надька, наверное, сгинула бы в одночасье, если б не началось на селе новое дело – коллективные хозяйства. Колхозы значит. Такое великое новое дело, чтобы и скотина, и посевы стали общие, а народ трудился коллективно и урожай делил поровну.

Вот отсюда начиналось интересное! Матвей уже знал, что сейчас мама расскажет про его отца.

Колхозы, конечно, не всем глянулись, крепкие хозяева кричали, что ничего сдавать не станут и никого знать не знают. И тогда появился на селе комиссар, председатель колхоза! Это уже потом узнала Надька такое слово «комиссар», а тогда только глазела на решительного человека с немыслимо прекрасным именем Леонард и нездешней фамилией Шапиро. Чем-то чудесным веяло от его фамилии – то ли воздушными шарами, то ли цирком шапито – Надька так и не успела придумать, потому что начались совсем сказочные дела! Не прошло и недели, как именно ей, девчонке и недоучке, строгий немолодой (наверное, за тридцать перевалило!) комиссар предложил участвовать в большом государственном деле – борьбе с кулаками и врагами социализма! Потому что сам великий Сталин на всю страну объявил – колхозы должны опираться на бедноту!

Так и началась история маминой любви. Не ходила, а летала по родной деревне, парила, как птица! Хоть и уставала с непривычки от заседаний и незнакомых слов, хоть и томилась над списками кулаков – всё ж свои, знакомые люди, но не хотелось ни думать, ни горевать! По ночам обнимала она измученного от непривычной колхозной работы поседевшего Леонарда, плакала над его стертыми в кровь руками, а волна восторга, незнакомого, немыслимого счастья и восторга уже несла ее прочь от родных берегов, от одиночества и неприкаянности, в другую, прекрасную жизнь!

Нет, она не испугалась, даже когда живот полез на глаза. Не обидел ее комиссар Леонард, не опозорил перед соседями, а на глазах всего мира повел расписываться в сельсовет! Так и превратилась сирота и нищенка Надька Косая в Надежду Васильевну Шапиро, законную жену самого председателя колхоза и мать маленького богатыря Матвейки.

Они переехали в Москву летом тридцать шестого, комиссара отозвали на важную работу – парторгом большого завода. Конечно они радовались! Хоть и жаль было покидать крепнувший колхоз, но Надя видела, как манит мужа городская жизнь. Он и раньше мечтал отдать сына в настоящую городскую школу. И Надя тоже собралась учиться! Стыдно жить малограмотной рядом с образованным мужем и его товарищами по партии. Сначала она решила завершить семилетку, а потом и в техникум подать! Только все выбрать не могла – на учительницу или на медсестру.