Машину кидало на ухабах, шофер объезжал воронки от бомб — следы начавшейся войны. В канавах валялись опрокинутые телеги, убитые лошади, то там, то здесь на обочинах дороги маячили обгоревшие остовы грузовиков. Видно, под бомбежку попала совсем недавно проходившая воинская часть. Полуторка приближалась к Шепетовке. Здесь тоже воздух пропах дымом пожарищ: горел мост, над железнодорожной станцией в небо поднимался густой черный столб.

В штабе дивизии Катуков застал подполковника П.В. Перерву, кричавшего что—то в трубку телефонного аппарата. Увидев комдива, начальник штаба вскочил из—за стола, пытаясь отдать рапорт, но, поняв бессмысленность своей затеи, снова сел, закрыв на мгновение лицо руками.

— Связь есть с корпусом, с Рокоссовским? — выдохнул Катуков, превозмогая боль.

Перерва покачал головой. Комдив не узнавал своего начальника штаба, всегда спокойного и рассудительного. Теперь он изменился до неузнаваемости, лицо осунулось, красные от бессонницы глаза вылезали из орбит, руки нервно тянулись то к карандашам в пластмассовом стакане, то к бумагам, валявшимся в полнейшем беспорядке на столе.

Прошло еще несколько томительных минут, прежде чем подполковник успокоился. Затем он подробно доложил обстановку, сложившуюся в дивизии с начала войны. Как только немецкая авиация стала бомбить городки Шепетовку, Славуту и Изяслав, где дислоцировались части дивизии, заместитель комдива В.М. Черняев связался по телефону с командиром корпуса К.К. Рокоссовским. Тот приказал немедленно выступить с двумя танковыми полками по направлению к Луцку. Полки выступили, но сведений о них пока никаких не поступало.

Катуков понял: внезапность вражеского нападения дезорганизовала управление войсками. Каково положение в корпусе, в армии, в округе, наконец? Каковы планы командования? Михаил Ефимович не представлял, как это теперь можно выяснить: связь повсеместно нарушена. Он подошел к телефону и стал машинально вызывать Новоград—Волынский, штаб корпуса. После нескольких попыток телефон, к счастью, заработал. У аппарата оказался сам Рокоссовский. Катуков радостно прокричал:

— Здравствуйте, Константин Константинович! Говорит комдив 20–й танковой. Я хотел бы узнать обстановку…

На другом конце провода молчание, потом вопрос:

— Комдив 20–й? Катуков?

— Так точно! Полковник Катуков прибыл из госпиталя!

Рокоссовский не стал больше задавать никаких вопросов — было не до них, сразу же перешел к делу. Однако чувствовалось, что и командир корпуса не располагает достаточно полной информацией о положении на фронте, но сообщил: корпус подчинен 5–й армии. Корпусу вместе с другими соединениями приказано нанести удар во фланг противнику, его группировке, прорвавшейся на луцком направлении. Катуков стал допытываться:

— Каковы силы немецкой группировки? Замысел ее командования?

— Вот это уж придется выяснять — и вам и мне. Направляйте разведку.

На этом Рокоссовский сухо простился. Его можно было понять. В суматохе первых дней войны не до сантиментов.

Промедление смерти подобно, и Катуков это понял. Значит, надо действовать. Он попросил подполковника Перерву принести карту. Вдвоем они определили ориентировочную линию фронта по тем отрывочным сведениям, которыми располагали. Фронт где—то рядом, в каких—нибудь 120–200 километрах. У Луцка уже идут тяжелые бои. Туда предстояло перебросить оставшиеся части дивизии, а в тыл эвакуировать семьи командного состава.

Интенсивно заработал штаб дивизии. Приезд комдива придал всем уверенности — и бойцам и командирам. Не узнать было и Перерву. Его действия стали четкими, приказы конкретными, наполненными целевым содержанием. К вечеру были собраны все исправные грузовики, на которых предстояло перебросить пехотные батальоны навстречу противнику. Марш начался в кромешной июньской тьме. Две—три роты выбрасывались километров за тридцать. Затем бойцы шли пешком, неся на себе боезапас, ручные и станковые пулеметы, 50– и 82–мм минометы. Грузовики возвращались обратно, забирали следующую партию пехотинцев и артиллерию. К местечку Клевань, где уже находились ушедшие раньше два танковых полка, удалось подтянуть основные силы дивизии. Здесь и произошел первый бой с передовыми частями противника.

Днем 24 июня разведка донесла: рядом расположились на отдых моторизованные части 13–й танковой дивизии немцев. Катуков принимает решение атаковать их. Бойцы устали после марша, но времени на отдых не было. Приказ Рокоссовского должен быть выполнен.

Прежде чем начать атаку, комдив все основательно взвесил. В успехе не сомневался, хотя и знал, что бой будет нелегким испытанием. Полковнику Черняеву предстояло возглавить танковую атаку, подполковнику Перерве — повести в бой мотострелковый полк, на командира артиллерийского полка майора Юрьева возлагалась задача — поставить свои орудия на прямую наводку и бить по вражеским танкам и пехоте.

Удара в этом месте немцы никак не ожидали. Они готовились начать наступление утром на следующий день, поэтому вели себя самоуверенно и нагло, свободно разгуливали по лагерю, не предполагая, что могут столкнуться с частями Красной Армии.

Дивизия изготовилась к атаке. На мгновение все замерло. Броневик Катукова остановился недалеко от артиллерийских позиций майора Юрьева. Последовал приказ: «Открыть огонь!»

Все гаубицы, которыми располагала дивизия, разом ударили по лесу, где стояли фашистские танки. Не прошло и нескольких минут, как все вокруг трещало, грохотало, рвалось. Кинулись в атаку бойцы понтонного батальона, превращенного в стрелковый, чуть левее мотострелки Перервы теснили длинную цепь фашистов, на склонах холмов, перед самым лесом, начинался танковый бой.

Опомнившись, немцы бросили против 20–й танковой дивизии, которую, впрочем, и танковой—то трудно было назвать, крупные силы. Комдив опасался за свои фланги. Танки противника могли незаметно выйти из леса и смять слабое боевое охранение. Тогда беды не миновать. Фашисты же лезли напролом, видимо, рассчитывали таранным ударом своих боевых машин заставить откатиться невесть откуда появившуюся советскую часть.

Для каждого нашего танкиста было понятно, что легкие, слабо бронированные «бэтушки» не представляют грозной силы для немецких танков «Т—III» и «T—IV», тем не менее дрались смело и отчаянно. На поле боя уже дымилось несколько немецких танков. Но бой был неравный. Все тридцать три учебных танка сгорели под Клеванью. Погибли многие экипажи. Сгорел в машине командир танкового полка майор Третьяков, возглавляя одну из атак, тяжело ранен заместитель комдива подполковник Черняев. Подполковника отправили в Харьковский военный госпиталь, где потом он умер от гангрены.

Дивизия понесла ощутимые потери, но и немцы были основательно потрепаны, главное — не прошли в этом районе.

Временный успех, вытеснение из Клеванских лесов 13–й немецкой танковой дивизии, позволил получить короткую передышку, которую Катуков решил использовать для окончательного выяснения обстановки в полосе обороны дивизии, приведения в боевое состояние своих частей.