заметил отец Мелетий, внимательно рассматривая глубокие царапины, оставленные ногтями От-лукавого. — И вы этого не знали… Как же это случилось?

— Атрахман! Заступись за меня, — шептал больной. — От-лукавого так больно меня колотит… Я не ябедник, мама… мама! Я не ябедничал Сорочьей Похлебке!..

— Это кто же такой Сорочья Похлебка: вы или я? — с удивлением спрашивал инспектор, поднимая брови. — Я, кажется, не заставлял никого ябедничать… У меня совсем другая система.

Отец Мелетий записывал карандашом в свою книжку имена, которые выкрикивал Фунтик, и на полях каждого имени: «бил» или «не бил». Против Сорочьей Похлебки был выставлен знак вопроса.

— Вот жертва вашей системы, отец Павел, — резко ответил смотритель, указывая на Фунтика. — Вы хотели из этого мальчика сделать шпиона, а бурса только предупредила вас… Подумайте, кто настоящий его убийца?

— Все будет зависеть от владыки… — глухо ответил инспектор, зеленея от злости. — Я всегда говорил…

Бурса притихла и замерла. Все со страхом посматривали в конец коридора, где налево была дверь в больницу. Бедный Епископ трусил больше всех; Дышло и Атрахман отнеслись ко всему безучастно. Шлифеичка был занят каким-то новым усовершенствованием изобретенной им для Сорочьей Похлебки мышеловки. Патрон фатально махнул на все рукой и ходил по училищу «гоголем», заложив руки в карманы и равнодушно поплевывая по сторонам. Такое расположение духа Патрона было прервано только вмешательством От-лукавого, который в одну из таких прогулок подставил ему свою длинную ногу. Патрон кубарем покатился по полу и, поднявшись, с перочинным ножом бросился на своего обидчика. От-лукавого дико хохотал, размахивал своими длинными руками. Патрон забрался на парту и с этой высоты успел нанести ножом глубокую рану… в икру длинной ноги От-лукавого.

— Ай да Патрон! — хвалила смельчака бесшабашная бурса. — С парты да прямо в ногу попал… Молодец мужчина!..

— Отходит… Фунтик отходит! — пронеслось по училищу, когда по коридору отец Мелетий прошел в епитрахили с требником в руках.

— Семь бед — один ответ, — шептал Патрон, подмигивая побледневшим приятелям. — Чего вы трусите, дураки?..

— Драть будет отец Мелетий всех, — со вздохом заметил Епископ, боязливо оглядываясь кругом.

Маленькие бурсаки, не смея дохнуть, сидели в занятной и неистово «сверлили» свою порцию науки к завтрашнему дню. Им уже было известно, что Фунтик ябедник и что его поднимали на воздуси. Авторитет старших бурсаков теперь поднялся на небывалую высоту: в глазах маленьких бурсаков это были сказочные герои и богатыри, которым все возможно. Никому и в голову не приходило открыть начальству имена убийц и обстоятельства дела. По обычаям бурсы одно слово ябедник ставило человека вне закона, и теперь никто не жалел Фунтика.

— Кончился… — проговорил Сидор, отворяя двери в занятную. — Вот ужо будет вам, подлецам, баня. Ступайте к инспектору, спрашивает старших.

Старшие, не глядя друг на друга, поднялись с мест и покорно последовали за Сидором в один из классов. Там инспектор и смотритель ждали их со спокойным видом людей, решившихся добиться своей цели. Епископ успел заметить пучки свежих розог у печки и двух сторожей у дверей; у него екнуло сердце от страху. Бурсаки кучкой предстали пред грозные очи начальства; впереди всех храбро стоял Патрон, рядом с ним От-лукавого. Остальная братия смиренно пряталась за ними.

— Я все знаю… решительно все, — начал было инспектор, но отец Мелетий остановил его движением руки.

— Кого у вас зовут Дышлом? — спросил отец Мелетий, заглядывая в свою книжку.

Бурса глухо молчала, переминаясь с ноги на ногу.

— А Патроном?

— Это вот его, ваше высокоблагословение, — ответил Сидор, указывая на Патрона. — Настоящий Патрон, как есть…

— Врешь, гарнизонная крыса… — проворчал Патрон.

— Епископ… — читал отец Мелетий в книжке. — Который Епископ? Бурса опять молчала; но Сидор показал Епископа. Таким же образом были раскрыты остальные клички.

— А Сорочьей Похлебкой вы кого называете: меня или отца инспектора? — спрашивал отец Мелетий, причмокивая губами.

— Инспектора, — смело ответил Патрон.

— Так-с… — протянул отец Мелетий. — Ну, мы с тебя, Патрон, и начнем. Сидор…

— Чего изволите?

— Будь готов…

— Слушаю-с…

— Ну-с, Патрон, расскажи, как было дело, — начал отец Мелетий. — Вы все ведь били Фунтика. Да?

— Нет, Фунтика никто не бил, отец Мелетий, — бойко ответил Патрон, глядя прямо в глаза смотрителю.

Сколько ни лупили геройское тело Патрона, он стоял на своем и все твердил, что знать ничего не знает. Его наконец отпустили. Дышло и От-лукавого испили ту же горькую чашу и тоже не выдали себя. Очередь оставалась за Епископом, Атрахманом и Шлифеичкой. Отец Мелетий посмотрел на них испытующим оком и внушительно проговорил:

— Вы видели, как наказывают нераскаянных грешников… А вас я накажу сугубо, поэтому признавайтесь за благо-время. Если сознаетесь, я не буду сегодня наказывать вас…

— Я, ей-богу, отец смотритель, ничего не знаю… — плаксиво заговорил Епископ.

— Я спал, — отозвался Атрахман.

— У меня болела голова… — врал Шлифеичка, расстегивая впереди пуговицы казенных невыразимых…

Отец Мелетий посмотрел на эту отчаянную троицу, покрутил головой и еще раз справился со своей книжкой.

— Хорошо, я с вами еще побеседую на днях, — проговорил он, чмокая губами. — Подумайте хорошенько на досуге о содеянном преступлении.

Такой оборот дела настолько поразил всех, что бурсаки только переглянулись между собой.

— А вы, — строго обратился отец Мелетий к Дышло, Патрону и От-лукавого, — вы будете попеременно читать над покойником все три дня… Раскайтесь во всем, время еще не ушло, а то хуже будет.

IX

Покойник лежал в больнице на длинном обеденном столе, который принесли из столовой. Маленькое пожелтевшее тело Фунтика как-то жалко терялось под грубыми складками казенной простыни, восковое лицо с запекшимися синими губами и обострившимся носиком еще хранило в себе следы предсмертной муки, застывшей в сдвинутых бровях и залегшей черной тенью около глаз и вокруг рта. Бурса, в первую минуту, когда увидела покойника, немного смутилась, но это нерешительное состояние продолжалось всего одну минуту.

— Дураки… — прогудел Дышло, сплевывая сердито в сторону.

— А что? — спрашивал От-лукавого, неприязненно и со страхом поглядывая на посиневшую руку Фунтика, которая выставлялась из-под савана.

— Дураки… Нужно было на нитку его посадить, — угрюмо ответил Дышло.

— А ведь действительно… Ах, черт его возьми! — согласился Патрон. — Сначала подушками, а потом на нитку… В голову тогда не пришло.

— При Чугунном Апостоле всегда ябедников на нитку садили, — припомнил Дышло.

Последнее наказание было одним из самых жестоких измышлений бурсацкого мозга и практиковалось в течение десятков лет. Оно заключалось в следующем: брали длинный, крепкий шнурок, продевали его виновнику сквозь язык и в таком виде водили ябедника по всему училищу в течение целого дня.

— Важнее бы вышло, — размышлял От-лукавого. — Можно было на нитке водить Фунтика по двору под