А еще на окраине деревни возвышался Картошкин дом, старое овощехранилище. До этого оно было церковью. Храм не простил жителям осквернения: несколько лет назад в угол дома врезался грузовик. Пьяного водителя откачали, а трезвый пассажир погиб. Поэтому овощехранилище решили снести, пока же наглухо заколотили.

В народе о Картошкином доме ходили дурные слухи, и дети не упускали возможности погулять поближе к жуткому месту. Здесь Аля и Лика познакомились с одной из самых удивительных особенностей деревни — Матрешенькой. Так, с патриархальной жалостью ко всем убогоньким, сельчане звали карлицу с телом хрупкого ребенка и большой продолговатой головой. Наверное, тоненькая шейка уставала держать увесистый череп, и красные ленточки подрагивали в жидких косицах в такт мелкому трепету удлиненного лица. Оно было похоже на печальную лошадиную морду. Говорят, слабоумные любят все красное, и Матрешенька любила. Но светло-голубые, как прополосканное небо, Матрешенькины глаза вовсе не были бессмысленными. Они умели меняться. При взрослых заволакивались сонной пленкой и ясными, выразительными становились при разговорах с детьми. Говорила Матрешенька тихим певучим голоском, слегка заикаясь. Словарный запас имела небольшой, неправильный, но какой-то по-особому живописный и ласковый. Она знала массу детских поговорок и научила Алю многим из них. Если, например, одалживаешь кому-нибудь любимую книгу или игрушку, следует быстренько свернуть в кармане дулю и проговорить: «Эта книга (кукла, машина) принадлежит, никуда не убежит, ни в столицу, ни в село, ей у (имя) весело!» И вещь вернется обратно целехонькая, а иначе ты с ней распрощаешься.

Матрешенька рассказала, что в Картошкином доме живет племя комаров с человеческими лицами и ручками. На сотню обыкновенных комаров обязательно попадается один такой. Тот, кому повезет поймать в ладонь это волшебное насекомое, узнает от него всю правду.

— О ком? — в страшном волнении выдохнула Аля.

— Об себе и об любых людях, — объяснила Матрешенька, неверно поставив ударение в двух последних словах. — Слухай тонко, как писчит, и услышишь.

Алин одноклассник Толик принес из дома отцовский бинокль. Дети полчаса скармливали себя комарам в надежде услышать пророчества. Потом Лика не выдержала и расплакалась.

— Ты наврала! — заорал на Матрешеньку Толик, яростно расчесывая зудящие руки. — Ты наврала, нет говорящих комаров!

— А это что? — спокойно сказала карлица и показала крепко зажатый кулачок.

— Покажи!

Толик пригнулся с биноклем к Матрешенькиной ладони, с которой комар тут же взлетел, как с аэродрома.

— Эх ты, — укорила Матрешенька. — Я-то ловила-старалася, а ты упустил!

— Я успел, — пробормотал виноватый Толик, — я успел увидеть, какое у него лицо…

— Какое? — выкрикнули сразу несколько голосов.

— Кажется, человечье…

— А хотите, скажу, чье у него было лицо? — вдруг загадочно усмехнулась Матрешенька.

— Ну чье, чье?!

— Дяденьки того, что в машине разбился, — прошептала она.

Детей будто ветром сдуло. Больше никто, кроме Али, не смел приблизиться к ужасному овощехранилищу, да и она старалась обходить его как можно дальше. Но не было другой дороги к дому Матрешеньки, стоящему на самом отшибе, а Але нравилось бывать у нее в гостях.

Карлица жила с бабушкой, не по годам резвой старухой, бегавшей в деревне по подружкам.

— О-хо-хо, всего-то за семьдесят имям, совсем девчонки ишшо, а на ноги ленивы, — осуждала подруг бабка, собираясь в дорогу с гладко выструганной клюкой и объемистой сумкой. — Ну, вы тут покукуйте сами, чаю попейте, вот токась свежий заварила со зверобойником…

Дряхлый домик был похож на своих жиличек. Он, наверное, был ровесником бабушки и, как она, охал-покряхтывал. Единственное широкое окно светилось празднично и доверчиво. Время в избенке будто шло-шло, да и остановилось. Опрятные половички покрывали крашенные суриком щелястые половицы. Над столом блестела медная кухонная утварь, и белым лебедем выплывала из середины комнаты нарядная печь. Только деревянную икону в углу так засидели мухи, что лик святого еле угадывался.

— Почему вы с иконы грязь не смываете? — поинтересовалась Аля и получила резонный ответ:

— Мухи на святого садятся и сами святые делаются. Нельзя отмывать.

Матрешенька могла ответить на любой вопрос, хотя никогда не училась в школе. Аля спрашивала:

— Матреш, а чем долганы отличаются от русских, татар и якутов?

Карлица размышляла несколько секунд.

— Они долгие, потому — долганы. Телом долгие и жизнем, до ста лет живут.

— А мандавошки?

— Ну, эти-то — слова. Есть красивые слова — солнце, небо, котенок, а эти — плохие, вредные, я их и сказать боюся. И ты не говори.

— Разве котенок — красивое слово?

— А нешто — нет? Ты же котенков любишь? Ну вот. То, что любишь, — все красивое.

Алю притягивали к Матрешеньке не только ее ошеломительные знания и жгучее любопытство к ее внешней непохожести на прочих людей — главным было то, что карлица рисовала, как никто из Алиных знакомых. На полке над Матрешенькиной детской кроваткой возвышалась внушительная стопка альбомов с рисунками цветными карандашами и акварелью. В них помещались размышления и переживания художницы. Аля любила рассматривать рисунки и слушать, как Матрешенька их объясняет.

— Кто это? — Аля показывала на изображение головастой матрешки, рядом с которой ступеньками спускались еще три. Последняя, правда, выпадала из серии — с пропорционально сложенным телом и славным лицом, в котором чудесным образом угадывалась сплюснутая до нормальных размеров физиономия Матрешеньки.

— Это я.

Вовсе не из-за имени она ощущала себя матрешкой. В каждом воплощении прятался свой секрет: одна матрешка умела притворяться, вторая знала язык вещей, третья видела недоступное другим… Последняя не-матрешка была подлинной, настоящей Матрешенькой.

— Правда — не то, что ты видишь, а то, что есть, — пояснила карлица. — Я нарисовала правду.

По ее словам выходило, что где-то далеко существуют разные миры, и один из них, самый красивый и добрый, — Матрешенькин. Там она и должна была родиться. Но по ошибке ангелов, разносящих младенцев по разным мирам, Матрешенька родилась на этой земле, исказившей ее тело в глазах остальных людей, как в кривом зеркале.

— Потому что я — не тутошняя, и правда у меня другая.

— Покажи картинки о своем мире, — просила Аля.

Но Матрешенька его не рисовала.

— Я же там не жила.

Зато она с охотой комментировала свои «земные» рисунки. С них, сияя яркими глазами, смотрели прекрасные пушистые создания.

— Это цветы, как мы их не видим.

— А это что?

Аля всматривалась в бурные красочные мазки. Несмотря на кажущийся беспорядок, картина имела вполне завершенный вид.