А той — как с гуся вода. Ну и что — слежка. Она об этом знала и только смеялась. Не за чем следить-то. Наталья была — один Леонтий Павлович знал, хоть и не верил — на любовь замороженная, ей мужские ласки до лампочки. Только воспитание дочерей ее и занимало. Да вот еще о несостоявшемся сыне печалилась.

Уж в четвертый-то раз сын непременно получится — Леонтий Павлович в эту веру крепко уперся. Засела в нем такая заноза оттого, что тайно предпринял он, партийный человек, одно дело в городе, о котором даже мамаше нипочем бы не признался. Сходил в церковь и свечку поставил. Даже помолился, как мог, о нем, желанном. О сыне. И когда Наталья понесла, перед сном, будто ненароком коснувшись ее пупка пытливыми пальцами, старался рентгеновски напрячь селекционное умение, вызвать в эмбрионе рост необходимых для мужского пола органов. Живот у жены и впрямь был не такой, как при первых трех беременностях, непомерно большой, угловатый, и сидел низко.

— Не иначе, пацан, — льстила мамаша, ревнуя к Наталье и пытаясь выудить сыновние секреты. Он теперь ей мало что рассказывал.

А Пасенчиха молчала, загадочно поглядывая угольным оком. И чего только ни мерещилось зятю в ее взгляде: все черти в гостях, чур, сатана, тьфуй три раза через левое плечо, стук-стук по дереву…

Леонтий Павлович сидел в конторе, когда позвонила фельдшерица. Пришла, мол, Наталья, схватками мается, узнавай к вечеру о результатах своего труда.

Домой летел, как глухарь на ток: «Сын! Сын! Сын!» Не слышал, не видел ничего на пути. Чуть не раздавил торопливой подошвой перебежавшего дорогу черного котенка. Едва тот, бедолажка, пискнув, из-под сапога успел вывернуться…

И только зять ногой на порог, как теща с телефонной трубкой из комнаты высунулась:

— Тебе звонят.

По лицу ничего не понять, вылитый Чингачгук, перья ей вороньи в тощий зад…

Ну вот, а причиной того, почему спустя полчаса вызванный Пасенчихой сосед снял знатного картофелевода с крюка в сарае, была не лишенная ехидства весть акушерки, что принесла Наталья двойню девок.

Леонтия Павловича словно пришибло. Больше о сыне в доме не заговаривали, как в ином доме о веревке. Девки росли, а больная тема была закрыта наглухо, задвижкой в истомленной печи.

Там и к внукам начали годы подходить. Анютка на выданье, не дозовешься вечерами с клуба. Катька с Танюшкой в учебу крепко вдарились, но и то по танцам нет-нет да прошвырнутся. Двойня-малолетки, отцовские любимицы, в таких раскрасавиц обещали вызреть, что от одного взгляда сердце щемило в тревожной радости. Хотя, все же втайне считал Леонтий Павлович, ни одна не превзошла красоты матери.

Бывает же такое — щедрая женская природа словно законсервировала Наталью. Только лучистые белые прядки вплелись в завитки на висках. Распустит косу на ночь, расчешет волосы частым гребнем, и падают, до самых колен струятся по ласковым изгибам тяжелые пшеничные волны. Леонтий Павлович насмотреться не мог на это диво. Даже подустав в полях, стыдно сказать, все равно к ночи молодо ощущал в себе мощное брожение живых мужицких соков. Вот и успокоился на пустых, без взращения семени, но до блаженного беспамятства приятных засевах Натальина лона. А что еще делать-то. Не вешаться же вдругорядь.

И все бы ладно, да теща взлютовалась. Совсем не стало Леонтию Павловичу житья от старухи. Теперь уже, не скрывая презрения, при жене бракоделом называла. Тоже, видать, внука ждала, старая ведьма. Начала козни строить. То куда-то спиртовую заначку затырит, ищи до умопомрачения, то изгородь вместо зятя поправит, а девок на тонкие попреки сподобит.

Накопив обиду, Леонтий Павлович молча скрипел зубами. Решил во имя любимой жены терпеть до последнего. Но от мыслей-то не спрячешься, и привычка появилась, чуть какая неудача, в уме на тешу сваливать. Неурожай, засуха или, обратно, гниль дождливая, все она виновата, глаз ее худой. И себя по секрету считал порченым. Что-то, видать, она с ним хитрое сотворила, повернула его мужскую силу на законную кровать, а в сторону шагнешь — немочь.

Разок мелькнуло: женился б на Дуське, может, сына подарила бы… Специально в магазин сходил. Не-е, не по резону, просто так, поглядеть только.

Продавщица в соломенных бобылках осталась, вот жалко. Правда, сплетничали, завклубом к ней похаживает. Бывает, и поколачивает после утех. На вид мужик вроде приличный, интеллигентный, одеколоном за версту прет… Ну да сельские и ангела в покое не оставят, найдут, как активным словцом зацепить.

Увидела Дуська Леонтия Павловича, просияла. Во рту — золото, в ушах — серебро, тощий задок яичком оттопырила, перегнулась через прилавок в расчете на то, что вырез на груди пошире распахнется. Расплылись полузасохшие титьки по столешнице медузами…

Шел Леонтий Павлович домой, весело посвистывая. Нет, не понимал он завклубом. Как эдакое страхолюдство может нормальному мужику нравиться? Поди, и метелит-то он Дуську со злости на себя. Вспомнился Натальин перламутровый коленный отлив, и от одной мысли в штанах, как у пацана, заядренило. А тут бабы навстречу. Пришлось в кармане рукой придержать, вот срам.

…С одного гектара удалось снять шестьсот центнеров картофеля. Немудрено — сорок тонн навоза на гектар вложили и столько же суперфосфата. А соли калийной сколько, а золы, а аммиачной селитры… Не за так просто выбрали Леонтия Павловича председателем. Накося, выкуси, теща дорогая, не по твоим пророчествам выбился-таки зять в начальники.

И началось: посевная, уборочная, строительство фермы, борьба со спиртным. Бумага специальная из райкома пришла за здоровый образ жизни. А в первом же ряду злостных нарушителей, смутителей трудящегося народа спекуляцией ночной водкой — она, Пасенчиха.

Опозорила на всю деревню. Прописал теще всласть по первое число. Весь день настроение праздничное было. Потом сам же ту штрафную бумагу из сейфа выкрал и, багровея шеей, изо всех сил изображал праведный гнев: куда документ дели?! Пришлось из-за Натальи грех на душу принять, больно уж убивалась. Опять позор, потому как актер из Леонтия Павловича оказался неважный. Секретарь с бухгалтером головы в смущении опустили, за его же представление стыдясь. Ну и черт с ними, главное — бумаги нет, а с тещи он за подлянку по-родственному спросит…

Потом еще было. Кто-то в товарищеский суд подавал. То ли Пасенчиха тогда часть огорода у соседей оттяпала, то ли они у нее, а она за то дрожжей им в уборную накидала. Дерьмо взошло по жаре вонючей опарой, залило задний двор… Всего не упомнишь. Люди Леонтию Павловичу в глаза кололи: не последний в районе авторитет, а с собственной вредоносной тещей совладать не умеет. Наталья пыталась мать усовестить. Добилась лишь того, что Пасенчиха вообще перестала к ним ходить. Леонтий Павлович рад был, но старшие дочери, студентки, как приедут из города, чмок-чмок родителей и, не попив чаю, сразу к бабке. Младшие после школы тоже к ней в первую очередь.

Леонтий Павлович бесился от ревности. Боялся, что нахватаются у старухи ведьминской заразы. Но запретить бегать к ней не мог, да и не послушались бы. Допрашивать начнешь — глянут в несколько пар чернущих глаз, хоть святых выноси…