Ефимович с Ванькой, Фёдор Крестьянинов с Панькой, Иван Федотов с Санькой и невдалеке от них пахали Николай Ершов и Митька Кочеврагин. Обедать расположились около обширного болота с чистой прозрачной водой. После обеда ребята пошли к речке купаться и ловить рыбу руками.

— Николай Сергеич, ты что хвост-то у лошади-то отчекрыжил? — с некоторой подковыркой спросил Митька у Николая, как только на скорую руку пообедав, он пустил свою лошадь попастись приблизился к стану мужиков.

— Позавидовал у колхозников, у ихних-то лошадей хвосты и гривы пообстрижены, вот и я последовал ихнему примеру, — без признаков возмущения ответил Николай.

— У ихних-то лошадей хвосты-то только по колена обрезаны, а ты, отчихвостил по самую репицу, — в улыбке тряся жиденькой бородкой, заметил Иван Федотов.

— Да, знать я малость ошибся, я думал обрежу немножко, а хвать, получилось по самую репицу! — виновато оправдывался Николай перед мужиками, знающими толк в лошадях.

— Чем же она у тебя будет слепней-то отпугивать, ведь скоро жара наступит, и слепень тут как тут! — заметил Фёдор.

— Как чем? Хвостом. Видите, как она лихо хвостиком-то помахивает, так-то вроде ещё лучше! — стараясь оправдать свою оплошность, отговаривался Николай, — а вообще-то да, виноват, исправлюсь, — закончил разговор о хвосте Николай.

— А я что думаю, уважаемые мужички, а ведь нам колхозу-то не миновать. Ну год, ну два мы проединоличниствуем, а в колхоз придётся втиснуться, — полосуя бумагу для курева и присаживаясь на корточки возле мужиков, высказал свою мысль о колхозе Николай.

— Тут надо проявить разумность. В таком важном деле не обдумавши, без здравого рассудка поступать нельзя! — высказался Фёдор не столько в ответ Николаю, сколько перед остальными мужиками, предварительно направив своё суждение в русло противостоянию колхоза.

— Ведь жили же русские крестьяне без колхоза, да и не плохо жило трудовое крестьянство! — вставил своё слово о колхозе и Василий Ефимович.

— Ну, а если и были какие неурядицы, и неполадки так их можно отнести за счёт неграмотности и невежества, — поддержал Василия, Фёдор.

— Если в колхоз всё село затянут, то хорошего не жди. Это будет та же эксплуатация только в более бессовестной и уродливой форме, с точки зрения начитанности, — высказался Фёдор перед мужиками.

— Раз у них у товарищей-то написано пером, то видно, уже не вырубишь топором, — заметил Николай, имея в виду планы партии о коллективизации, о которых во всю ширь заговорили газеты, а Николай-то, изредка, а всё же их почитывал.

— Ты Николай Сергеевич, зря-то и необдуманно не высказывайся, если в голове не хватает реально поразмыслить, то вперёд других с языком не суйся, а то себе навредишь, да и людей введёшь в заблуждение, — угрожающе заметил Фёдор, Николаю, страстно не любивший того, кто высказывается за колхоз.

Эти с Фёдором слова пообидели Николая и он, присмиревши, привалившись к колесу телеги, стал закуривать, нарочито громко зашелестел вынутой из кармана газетой, полосуя её на закрутку.

— В писаниях-то они много обещают колхозу-то, обрисовывают как рай земной, а по-моему, в колхозе будет полная неразбериха и насилие, ведь правильно же говорится: «Всякая власть, есть насилие!» и «Есть власть имущие и есть жертвы!» — эти слова недаром кем-то высказаны! — оповестил Фёдор мужиков, о изречениях о всякой власти, которая существует в том или ином государстве.

— Да неужели русский народ, его трудовое крестьянство, так прогрешило, что с ним так вероломно хотят поступить? — мечтательно заметил Василий Ефимович. — И, по-моему, в этом самом колхозе будет полная кутерьма, а всякая кутерьма для жуликов — пожива! — добавил он, рассуждая о своих предположениях о колхозной жизни.

— Да, пожалуй, в колхозе-то жизнь-то будет кому «мца», а кому и «бя»! — под общий смех мужиков, заметил Иван Федотов, до этого всё ещё молчавший, ждал подходящего момента высказаться.

— И тогда подхватишься, а будет близок локоток, а не укусишь! — тряся бородкой хихикая добавил Иван.

— А нос ближе локотка-то, а его тоже не укусить! — для шутки вставил своё слово Николай, осмелев от общего смеха.

— Это в колхозе-то будет тем хорошо у кого в хозяйстве нет ни шиша. Им терять-то нечего, они только и глядят как за чужой счёт прокатиться!

— Нет, как хотите, мужики, а я гнуть свою спину на людей и стоять перед начальством на лапках не согласен! — высказал свои конкретный мысли насчёт колхоза Василий.

— Да, тяжела наша крестьянская работа, зато сладок хлеб, и то за то, что каждый вершок земли пропитан нашим мужичьм потом, — длинно и многозначительно высказался Иван Федотов о мужике-крестьянине.

— Вот ты правильно шабёр сказал, что мы свою кормилицу землю поливаем своим трудовым потом и зная, что это в пользу для себя, а в колхозе-то разве станешь так трудиться, ведь там всё не моё, а чьё-то! — высказал свою философию Василий.

После Василия, философскую речь повёл Фёдор:

— Да, так и хочется сказать, что на нашу матушку Расею наползают какие-то вражьи козни, и не миновать русскому народу испытать Танталовых мук.

— Дядя Фёдор, это что за муки? — спросил Митька воспользовавшись небольшой паузой в речи Фёдора.

— А это вот что за муки. Древний лидийский царь Тантал осуждённый на вечные муки, он стоял по горло в воде, под деревом с плодами, но не мог достать, ни плодов, не мог и попить, цепи не давали! Вот и в колхозе, пожалуй, так будет, всего будет полно, а поесть хрен дадут! А всё из-за того, что религию в ноги замкнут, а без религии христиан в трубу загонят! Ведь были же такие в древности времена, когда непокорных христиан, пытали и казнили, говоря: «Верующий бездушное существо!» А что касается колхоза, который планируют построить, так это от бога непозволительно, колхоз, это подобие современной Вавилонской башни! Ведь от бога непозволительно мужчине-отцу, вскармливать своего ребёнка своим молоком, хотя у него, как и у матери есть сосцы, а богом это запрещено. Первый человек, древний Адам прожил на земле 930 лет и по повелению божию он утаил, ни разу не обмолвился своей жене Еве, о том, что он вскормил её своим молоком. И открылся только своим сыновьям, после смерти Евы. Бог лишил мужчину способности воспитывать своих детей молоком, а сосцы на его теле оставил в знак древнейшего события.

Это философское изречение Фёдора, мужики слушали с большим интересом, завидуя его начитанности познаниям. Он высказывал эти речи перед мужиками, с намерением чтобы у них не было даже помышлений о вступлении в колхозную жизнь. Николай же Ершов, толи из-за своего беспечного характера, толи из-за своего невоздержанного языка тут же после длительной речи Фёдора промолвил с наивностью:

— Как не