— Существо приблизилось, и я почувствовала совсем другойаромат, заглушивший запах серы. Я не могу ни с чем его сравнить… мне был онпрежде незнаком. Впрочем, не могу назвать его неприятным. Он даже успокаивал…нет, не совсем так, — мучилась Дария, пытаясь как можно точнее передать своиощущения и не замечая ревнивых судорог, пробегающих по лицу аббатисы. — Я неуспокоилась телесно, хотя и перестала бояться душевно. Мне даже удалось незакричать, когда палец оказался над самым моим лицом. Он подрагивал, как бы внетерпении, а я смотрела на него. Он был такой… странный! Я не удержалась ипотрогала его… просто сжала рукой… и тут существо со стоном отшатнулось,сорвало с себя свой красный плащ и швырнуло его на меня. Я еще успела увидетьчьи-то широкие плечи… А потом поняла, что это был не палец!

— Разумеется, — проскрежетала Цецилия. — Разумеется!..

— Это был не палец! — перебила ее Дария. — Это был хвостдьявола, только он почему-то рос у него не сзади, а спереди!

* * *

Потребовалось немалое время, прежде чем Цецилия смогла унятьприступ неистового хохота, который только такая ошеломленная простушка, какДария, могла принять за горькие рыдания по поводу ее, Дарий, невинной плоти,оскверненной дьяволом.

Из дальнейших сбивчивых рассказов Цецилии удалось, хотя и снекоторым трудом, понять, что дьявольские козни продолжались целую ночь, и онделал со своей жертвой, что хотел и как хотел, ничего не доставив ей, кромеболи в окровавленных чреслах, хотя сам не раз с удовольствием окроплялмонашеское ложе своим адским семенем.

Цецилия кивнула со знанием дела. Да, бывают женщины, которымпервый любовный опыт не доставляет никакого удовольствия. Мужчина должен навремя оставить их, дать успокоиться боли, залечиться «боевым ранам», и уже надругую ночь бывшая девственница с удовольствием раскроется тому, в ком недавновидела разбойника и злодея. Аретино же оказался слишком нетерпелив, слишкомрьян… Ох, конечно! Опоенная зельем Дария небось являла из себя образчикпокорности, вот Пьетро и разошелся. Понравилось ли это ему? Увы, понравилось!Иначе разве сказал бы он, поднявшись с распростертого, измученного тела и наподгибающихся ногах тащась к выходу:

— Я еще приду к тебе, любовь моя! Завтра ночью жди!

Дарий казалось, что рассвет наступил почти сразу, как дьяволпровалился в свою преисподнюю. Все тело у нее разламывалось от боли, но она всеже нашла в себе силы подтащить табурет под потолочную балку и перекинуть черезнее веревку, почему-то валявшуюся под топчаном. В тот миг Дария видела в нейдар бога, но теперь оказалось, что это нечистый вновь смеялся над ней! Надобыло простыню свить на жгуты, уж прочнее вышло бы. Веревка-то порвалась!

— Нет, это бог спас тебя, — сурово возразила Цецилия. — Тыхотела совершить грех, а он простер с небес свою благодетельную десницу, и…

— Но я вовсе не жажду спасения! — перебила вдруг Дария, иЦецилия с изумлением уловила нотки неуемной строптивости в ее голосе, ещехриплом от слез. — Я все равно убью себя! Никогда, никогда не забуду того, чтопроизошло! Да вот же… он оставил на память! Это было у него на ноге, под левымколеном… я помню!

Она брезгливо ткнула в странный лоскут, валявшийся на полу.Цецилия подняла его — и поджала губы, чтобы не рассмеяться.

На сыроватом полу валялась так называемая колдовскаяподвязка. Маги, промышляющие ведьмовством и колдовством, обычно надевают их подлевое колено на свои колдовские церемонии и на время насылания чар. Женскиеподвязки обыкновенно бархатные или шелковые, с позолоченными или серебрянымизастежками. Эта была из змеиной кожи с голубым шелком изнутри. На лицевойстороне ее Цецилия рассмотрела какое-то слово. Вгляделась и…

Daedalus… Дедал? Колдовское имя обладателя этой подвязкиДедал? Забавно. Впрочем, магическая вещица вполне могла принадлежать и самомуАретино, если учесть, что он — художник, поэт и рожден под знаком Тельца. Ведьмастер Дедал, сотворивший крылья для полета в небесах, был колдуном и некогдапостроил на Крите знаменитый Лабиринт для Миноса, жреца критского культа быкаПосейдона. Дедал — Бык — Телец — Аретино… Именно по таким отдаленным внешне, новнутренне четко связанным знакам выбирают себе колдовское имя ведьмы и колдуны.О, как интересно! Значит, Аретино не чужд черной магии? Жаль, что Цецилия незнала об этом раньше… они могли бы устраивать чудные шабаши вместе… Тольковдвоем!

Она погладила мягко шелестящую кожу подвязки. Зачем Пьетрооставил это? Забыл? Едва ли. Аретино никогда ничего не забывает и не делаетпросто так. Здесь есть какой-то смысл!

— Убьешь себя? — повторила Цецилия задумчиво. — Но ведь этосмертельный грех. Тебя зароют за кладбищенской оградой, а душа твоя прямикомпойдет в ад.

— Да неужели вы думаете, что моя душа достойна рая послетого, как мною обладал инкуб?

— Ну так что ж, — пожала плечами Цецилия. — Святому Антониютоже являлись суккубы, а он смотрит на нас с высот райских.

— Но ведь он устоял пред обольщениями прекрасных дьяволиц, —запальчиво возразила Дария, и Цецилия лукаво глянула на нее исподлобья:

— Да, если судить по его рассказам. Но ведь никто не знает,что там происходило на самом-то деле. Возможно, Антоний и повалялся в постели скрасоткой суккубой, а потом вдруг спохватился, раскаялся — и ну охаживать еехлыстом, да и себя заодно. И вообще, может быть, дело в том, что он не получилот нее такого удовольствия, которого ожидал!..

Увидев, как медленно приоткрывается рот Дарий, Цецилияспохватилась — и захлопнула свой. Ну и разболталась же она, спаси господи еедушу грешную!

— Удовольствия?.. — тупо переспросила Дария. — Разве кто-тополучает от этого удовольствие?!

«О да, да! Еще какое! — едва не закричала Цецилия. — И еслибы ты не была нынче ночью пугливой, сонной дурой, ты бы не вешаться утромкинулась, а богов благодарила бы за то, что великолепнейший из всех созданийчеловеческих удостоил тебя своими ласками!»

Разумеется, она ничего подобного не сказала, а толькопроронила, поджимая губы, как если бы речь шла не о занятии, кое Цецилияобожала больше всего на свете, а о… ну, скажем, о мытье посуды после трапезы:

— Соитие назначено господом нашим, создателем и вседержителем,для продолжения рода человеческого, однако наш Творец, в неизреченной милостисвоей, сподобил человека при сем величайшем акте испытывать наслаждение,равного которому нет ничего. Ни-че-го!

Дария смотрела недоверчиво. Потом шепнула, отводя глаза: