Словно бы чей-то чужой, посторонний голос произнес в мозгуГвидо этот простой и в то же время страшный вопрос, и он схватился за голову,трезвея, начиная связно мыслить — и покрываясь ледяным потом от всех техвопросов и ответов, которые вдруг начали его терзать.

* * *

Она не могла уйти через окно — слишком высоко, стенаотвесна. Дверь по-прежнему заперта изнутри. Не сквозь стену же она прошла! Нелунный же луч ее унес! Или… или и впрямь лунный луч — как принес, так и унес?

Но нет, Гвидо любодействовал не с призраком. Он до сих порощущал аромат ее кожи, ее желания, а воспоминание о том, как жаркое лоностиснуло его плоть, было столь острым и живым, что при одной только мысли обэтом увядшее естество вновь начало расцветать. Она была реальной — во всякомслучае, в тот миг, когда их тела сливались. А до этого? А после? Какая силасоздала ее и даровала Гвидо, чтобы вознести его на вершины наслаждения, в то жевремя низринув в бездны унижения?

Во всяком случае, не бог. Значит… он. Дьявол! И она —дьяволица. Суккуба!

…Гвидо отшатнулся, заполз на свой убогий, жесткий топчан,как бы надеясь, что смиренное благочестие десятков, а то и сотен безгрешныхмонахов и монахинь, спавших здесь прежде, защитит его от дьявольских козней.

Так страшно, как сейчас, ему не было никогда в жизни. Ведь,не будучи уверен в существовании бога, порою называя его в мыслях своихвыдумкой человечества, тиранившего себя самого, он, естественно же, не мог неусомниться и в существовании божьего антипода! Но дьявол всегда был для неголишь дополнением выдумки о боге — так черное дополняет белое, тень — свет,смерть — жизнь… И вот он только что получил неоспоримое доказательство бытиядьяволова! Не является ли это одновременно и доказательством божьего бытия?!

Гвидо попытался поднять руку и сотворить крестное знамение,но длань словно бы окаменела и не слушалась. Это испугало бы его, не будь онуже и без того напуган сверх всякой меры.

Итак, терпение господа, который более двадцати лет слышал отГвидо Орландини только нетерпеливые мольбы да упреки, наконец истощилось, и онрешил покарать нечестивца так, как тот заслуживал. Господь просто инеопровержимо доказал Гвидо, что никогда не мог снизойти к его мольбам, ибо незаслуживал Гвидо сего снисхождения: по сути своей он был настолько слаб и порочен,что уподобился самой глупой твари от одного лишь запаха похотливой самки.

О боже… Боже! Сколько же упреков, сколько проклятийисторгала душа Гвидо, и все их впитали небеса — для того, чтобы пролиться нанего огненным дождем, обрушить кару, которую он, несомненно, заслужил.

Как избежать ее? Как умилостивить бога? Как уверить в своейполной покорности?

Гвидо соскочил с топчана и распахнул крышку своего сундучка.Там, под несколькими любимыми книгами, лежала плеть — тугая, новенькая плеть,заскорузлая от крови маленького мальчика, которого жестоко избили, когда он впервый и последний раз отважился проявить непослушание воле господней ипопытался бежать из монастыря. Этого мальчика звали Гвидо… Суровый воспитатель,отходивший его до полусмерти, в ярости и усталости отшвырнул плеть — да так изабыл о ней. Гвидо поднял, спрятал — и с тех пор хранил как драгоценнуюреликвию, ибо она являлась свидетельством того самого немилосердия божьего, вкотором он черпал устои своего неверия.

И вот теперь, стремясь любой ценой доказать обратное, онсхватил плеть и, размахнувшись, неловко, но истово хлестнул себя по плечам.

* * *

Чудилось, это был свитый из огненных нитей бич, коим в адуистязают грешн