Возвращаюсь к периоду молодости Кати. Работала, как могла, добывая для семьи благополучие. Муж Николай тоже работал — рисовал картины маслом, продавал их на базаре, был неплохим копиистом. «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», «Охотники на привале» — эти картины украшали лучшую половину дома. Рисовал он и пресловутых трёх русалок в лодке (это уже, наверное, потом пользовалось спросом; годы были тяжёлые, городская и деревенская беднота тащила в дом эту «красоту», чтобы как-то украсить жилище, сделать его уютнее). Конечно, картины продавал, но Кате денег не давал, всё выливал себе за воротник. Был или пьяный, или с похмелья, всегда угрюмый. Вечно сидел на лавочке и смотрел на Бугуруслан. У них из окон светлицы и с лавочки чудесный вид: город, загородные дали, аэродром, соседние деревни, небо… Валера родился на радость. В доме часто бывали и выпивки. Катя в молодости не прочь была поддержать компанию, в зрелом же возрасте — в рот не брала. Валера рос как все. До армии отец устроил его на мясокомбинат весовщиком. После армии опять работал весовщиком. В доме у них всегда были колбаса, мясо. Невесту себе Валера нашёл из деревенских девушек. Оля окончила Бугурусланское медучилище. Хорошенькая была, тоненькая. Любил он её. Вообще брак был по любви. Мы с мужем Владимиром Ефимовичем, ездили на их свадьбу. Для меня любая поездка из Давыдовки (Приволжского района Самарской области, родина мужа), была в радость. А здесь на родину, к своим родным! Я такая счастливая была! Мы немного опоздали на свадебный пир. Вошли, а уж все гости за столами, крёстная нас ввела. Молодых мы поздравили и положили в подарок (на поклон) деньги с присловием, которому научили в Давыдовке молодые учителя:

Вот тебе, жениху, медь, чтобы не болеть; Вот тебе серебро, чтобы было добро;

Вот тебе бумажки, чтобы не бегал к чужой Машке!

На столе были деликатесы с мясокомбината: колбасы, холодцы, языки… Но языки, видимо, не умели приготовить как следует и их просто отварили и положили на тарелки. На следующий день вся свадьба поехала к невесте в деревню Рязановку (ту самую, где в детстве после смерти матери я жила у Пети Большого). Мне было жалко времени — целый день расходовать на поездку. Митя меня очень уговаривал, но я дорвалась до тропинок детства, не могла их променять на застолье и тряску в автобусе. А жаль. Теперь бы поехала я. Хоть взглянуть одним глазком: финские домики, плиты среди улицы, кухня на краю двух дворов, саманный домик, сделанный Петей и его друзьями на помочах, берег Кинеля, гора в конце деревни, откуда приходили вечером коровы и овцы. Вместо Рязановки на следующий день, мы отправились гулять по городу. На барахолке купили мне серенький беретик — он был мне к лицу — , а Владимиру цыганские туфли (до сих пор их носит, и берет жив, только свалялся). То ли на второй, то ли на третий день делали у Кати пельмени. И меня понесло перец класть в фарш, щедрой рукой я это сделала. А когда стали есть, у всех во рту сделалось горячо. Жених требовал немедленно виновного на расправу. Я потихоньку промолчала, а невеста его успокаивала, тактично остепеняла. Помню, как Валера таскал на руках свою бесценную Ольгу. Так и стоит эта картина перед глазами: автобус на Рязановку не подошёл к дому, а встал на перекрёстке. Валера взял Ольгу в белоснежном платье и понёс её на руках через лужи к автобусу.

У Кати от первого мужа Хлопонина была дочь Вера. Вера в хороших отношениях была с Коркиным Николаем, отчимом. Они находили общий язык за чаркой вина. Когда Катя и Николай умерли , Вера судилась с Валерой из-за наследства. Суд был на стороне Веры, но Валера ничего не дал. Веры уже тоже нет. Она последние годы жила на Урале с очередным мужем, спилась. От неё в Бугуруслане есть сын Олег, который с детства заикался. Он не пьёт и «вышел в люди»: занимается предпринимательством и крепко стоит на ногах. Олег вырос в доме Кати. Выходит, что Коркин Николай и Веру не обижал, и Олежку помогал растить. Да и мы наезды делали в гости. Однажды приехали мы с Владимиром Ефимовичем ставить крест на могиле матери: старый сгнил. Катя написала об этом , она и дубок у соседей приторговала. Владимир Ефимович срубил крест на дворе у Кати. Отнесли его на кладбище, врыли в землю, прибили табличку, покрасили ограду, крест. Николай с нами был также по-родственному гостеприимен. Как и на Петра Ратанова, на Николая теперь смотрю другими глазами: хоть и пил, но мужского достоинства не терял и был великодушен. Мелочный мужик не пустил бы в дом падчерицу, её сына, да нас не принимал бы в гости, потому что кто мы ему?

Катя оберегала могилу матери, пока у неё были силы. Как-то так получилось, что я долго не приезжала в Бугуруслан и долго не посещала кладбище. Когда Катя болела, а Галя и Пётр умирали, из Оренбурга я заехала проездом, и мы с Зиной пошли на могилу. С собой я взяла горсть земли с могилы Петра Ратанова. Но мы не нашли могилу матери. Кружили, кружили — всё без толку. На следующий год я приехала, и мы с Ольгой Степановной опять стали искать. Долго ходили, я уже отчаялась. Ищем оградку, дерево, крест, рядом памятник дяде Феде — нет ничего. И вдруг произошло нечто мистическое. Я готова уже была заплакать и уходить (времени всегда в обрез). Остановилась и стою. И как будто кто-то голову мне повернул направо. Я тихо, молча посмотрела направо и вижу что-то знакомое — дерево. На это дерево и пошла. Так вот в чём дело! Я искала ограду, памятник, а этого ничего не было. Оградки больше нет, памятника нет. А к деревянному кресту, срубленному Владимиром, привален ещё один крест, и кругом мусор. Кате в последние годы было не до могилки, но она делала пометки, что это наша могила: была прибита железная пластина, на которой было выбито гвоздём «Ратанова К.И.» Железочка проржавела, но разобрать ещё можно было. Мы с Ольгой Степановной кинулись разгребать мусор (на заброшенные могилы кидают всё, что не нужно), очистили могилу, пометили дорогу от входа на кладбище через ручей бантиками, ленточками, на дереве я привязала шарф, снятый с шеи, чтобы в другой раз было легко найти могилу. Но в