Анна Тимофеевна была родом из Кисловодска. Он недалеко от Пятигорска, места гибели М.Ю.Лермонтова. Гору Бештау называла по-местному: Бешту. Она нам с Галей пересказывала главы из Евангелия, про Адама и Еву, как Бог создал мир. Я ей задавала много вопросов. Она отвечала, как умела. Анна Тимофеевна о Великой Отечественной войне рассказывала мало. Да и я тогда не понимала, что всё надо было расспросить и о Кавказе, и о семье, и о войне. Запомнилось только, что у них был командир, который берёг девчат. Был какой-то страшный бой. Он приказал им быть в госпитале. Ещё рассказывала, что когда объявили конец войны — все плакали и целовались, обнимали друг друга, совсем незнакомые люди — состояние, как на Пасху, одно слово — Победа!

Выросла Анна Тимофеевна в большой семье. Мы знали её сестру Надю, тоже медсестра. Приехала с Кавказа и жила с мужем Володей и двумя дочками с нами же в маленькой комнатушке. Потом они уйдут жить на квартиру в подвал, на другой конец города. Пройдёт несколько лет и дядя Володя увезёт свою семью на родину, на Кавказ: Это что же такое? Дети даже яблок не видят! Также приезжал с Кавказа в 1949 году брат нашей мачехи, дядя Жора, военный фельдшер. Специально к нам приезжал. Ещё мы знали сестру Анны Тимофеевны — тётю Марусю. Была она домохозяйка. Жили они вместе с мужем, дядей Ваней, в Жигулёвске, где он работал начальником милиции. (Из Афганистана они привезли нам кучу подарков: необыкновенные кофточки, платочки…). Анна Тимофеевна рассказывала, что жили они в семье родителей бедно, что почитали богатых: идёт богатый человек — перед ним шапку снимали, что отец у них был добрый. Мама у них, будучи уже в преклонном возрасте, потеряла глаз, когда в лесу собирала хворост. Были ещё родственники в Кисловодске, но я их не знаю. Как попала наша Анна Тимофеевна в Бугуруслан, да ещё и приманила к себе сестру тётю Надю, не знаю. Неужели наш бедный сравнительно край, показался им лучше родины, где можно зарабатывать на отдыхающих.

Анна Тимофеевна чуть ли не каждый день стирала в корыте, установленном на двух табуретках. Стирает, бывало, и загадывает загадку: «Что на свете чище всего? Правильно, вода, она смывает любую грязь». Очень экономная была, умела довольствоваться малым, неприхотливой была, непритязательной, всю жизнь прожила в нищете и доедала за всеми то, что другие не доедят. Мы перед нею виноваты и в страшном долгу.

КРЁСТНАЯ.

Тётя Васёна (1905–1984) была родной сестрой моей матери Клавдии. Фамилия у них была Писаревы. Их родители Иван и Аграфена жили у красного моста через Турханку. Возможно, что кто-то из предков был писарем, когда они жили в деревне Борисовке (ныне ставшей частью города). Выдали Васёну за Ивана Анисимова, наверное, по расчёту, потому что у Анисимовых была своя мельница, в Михайловке, где-то на ручье. И земля там у них была.

Крёстная была маленькая, носила всегда длинные юбки. Всю жизнь ходила скромно одетая, в платке, в жизни никогда губы не покрасила.

Дядю Ваню, мужа моей крёстной, помню стариком с окладистой белой бородой. Любил выпить. Выжидательно смотрел на гостей: не принесли ли бутылочку. Работал в годы Великой Отечественной войны в милиции. Ругал часто свою жену и даже поколачивал. Но мне это не запомнилось. Сидел, бывало, во дворе, поглаживая бороду, смотрел беззлобно и даже приветливо.

Крёстная была моим ангелом-хранителем, всегда в трудную минуту я у неё искала защиты. Хорошо помню, как меня крестили. Дело было в соседнем доме на улице Боевой, где жили Анисимовы. Староверский священник крестил на дому, так как староверская церковь была закрыта советской властью. Детей было много. Подошла моя очередь. Крёстная Васёна меня за руку подвела к батюшке, а он взял меня на руки, да и окунул в большую бочку! Я орала от испуга, что есть мочи! Потом, когда вытащили из бочки, надели длинную рубаху и дали мёду. Тут я успокоилась. Так я стала староверкой. (А летом 2009-го, после приложения в Самаре к чудотворной Феодоровской иконе Божией Матери, Бог дал мне креститься в Православии и обвенчаться с мужем).

Пока жива была мама, Клавдия Ивановна, крёстная была мне второй матерью. Матушка на работе, да на работе, ей некогда, а крёстная всегда дома. Её я запомнила, даже больше чем мать. Помню, как-то на Пасху, мне посоветовали сходить к крёстной за яичком. Я пришла, встала у порога, а крёстная говорит: «Что молчишь? Говори «Христос воскрес». Я опять молчу. Крёстная всё равно дала яичко. Много позже вспоминается другая Пасха. Наверное, в 9 классе (1958 г.) мы с Тамаркой Ильиной ходили перед Пасхой, в Страстную субботу, на школьный атеистический вечер. Конечно, проводилась атеистическая пропаганда, в результате которой очень захотелось своими глазами увидеть «религиозный дурман». И мы с Тамаркой прямо от химических опытов, опровергающих мироточение икон, проследовали к фимиаму пасхальной службы в единственной Бугурусланской церкви на кладбище. Народу было столько, что мы стояли почти на улице и ноги мёрзли, но нам было интересно. Слушали. Видели вынос плащаницы, а затем освящение куличей, которые стояли прямо на земле вокруг церкви. Ночевали у Тамарки. Долго не могли согреться, но спали недолго. Бабушка разбудила разговляться. Ели яички, куличи и творожную пасху.

Ещё запомнилось, что крёстная моя была всегда худенькая, маленькая. Когда муж начинал скандал, она беззлобно переговаривалась с ним, но не кричала. Несла по жизни свой крест терпеливо. Была очень набожной. Ходила регулярно в староверскую церковь и была любима общиной. Однажды к нам в город откуда-то, из Новосибирска что ли, привезли слепую женщину, брошенную родными. Она тоже была староверкой. Батюшка обратился к пастве с вопросом: кто возьмёт к себе больную? И крёстная взяла её к себе. Поселила за голландку. Женщина та вставала на ведро, и иногда её выводили на солнышко во двор.

Жизнь крёстной была неразрывно связана с коровой. Корова была большая, шоколадного цвета, спокойная, дышала ровно, от неё пахло травой и молоком. Нагуляется в лугах, придёт вечером, а крёстная ей уже гостинец приготовила: хлеба печёного из магазина, свежей травы. Корова довольна, стоит спокойно, пока крёстная её доит. Даст почти полное ведро молока с пеной. Летом корову ходили доить и в обед к реке. Идём, а солнце высоко, жарко. Идём напрямик по пшеничному полю. «Вот он хлебушек как растёт»— говорит крёстная. А я смотрела, смотрела: «А где же буханки?»— спрашиваю. Крёстная, конечно в смех… Гора