Нефертити пребывала в раздражении; она не спала всю ночь. Она вертелась с боку на бок, стягивала с меня одеяло и то и дело шепотом звала меня, проверяя, сплю ли я.

— Стой спокойно, или я не смогу застегнуть твое ожерелье! — сказала я.

— И держись любезно, — посоветовала мать. — Эти люди даже сейчас, в эту самую минуту, нашептывают принцу новости и рассказывают ему о тебе.

Нефертити, которой Мерит как раз намазывала лицо кремом, кивнула.

— Мутноджмет, найди мои сандалии — те, которые с янтарем. И сама надень такие же. И неважно, что они неудобные, — добавила она, заметив мою реакцию. — Ты сможешь потом их снять.

— Но никто и не взглянет на мои сандалии! — возразила я.

— Еще как взглянут, — отозвалась Нефертити. — На все будут смотреть: и на твои сандалии, и на платье, и на твой съехавший набок парик. — Она неодобрительно взглянула на меня, а Мерит оторвалась от своего занятия и поправила на мне парик. — О боги, Мутни, что бы ты без меня делала?

Я вручила ей усыпанные янтарем сандалии.

— Ухаживала бы за своим садом и жила тихо-мирно.

Нефертити рассмеялась, и я улыбнулась тоже, хотя она была сегодня невыносима.

— Надеюсь, все пройдет хорошо, — с чувством произнесла я.

Сестра посерьезнела.

— Должно — либо наша семья переехала в Фивы и изменила всю свою жизнь впустую.

Послышался стук, и мать встала, чтобы отворить дверь. На пороге стоял отец с шестью стражниками. Они заглянули в комнату, и я поспешно пригладила волосы, пытаясь придать себе вид, подобающий сестре главной жены царя. Нефертити же не обратила на них никакого внимания; она сидела, закрыв глаза, и ждала, пока Мерит не нанесет на ее лицо последние штрихи сурьмой.

— Все готово?

Отец вошел в комнату, а стражники остались у двери, вглядываясь в отражение Нефертити в зеркале. Меня они даже не заметили.

— Да, почти готово, — отозвалась я.

Стражники впервые взглянули в мою сторону, а мать недовольно нахмурилась.

— Ну так не стой там. — Отец махнул рукой. — Помоги сестре.

Я покраснела.

— Чем?

— Чем угодно. Писцы ждут, и вскоре баржи поплывут в Карнак, и у нас будет новый фараон.

Я повернулась к отцу, ибо в голосе его звучала неприкрытая ирония, но он махнул рукой, веля мне пошевеливаться:

— Скорее!

Наконец Нефертити была готова. Она встала, и расшитое бисером платье заструилось до пола, а золотое ожерелье и браслеты засверкали на солнце. Нефертити взглянула на стражников, изучая их реакцию. Стражники выпрямили плечи и подтянулись. Нефертити двинулась вперед, подхватив отца под руку, и победно произнесла:

— Я рада, что мы приехали в Мальгатту.

— Не спеши приживаться здесь, — предостерег ее отец. — Аменхотеп останется в Мальгатте лишь до тех пор, пока Тийя не решит, что он готов уехать. А тогда мы отправимся в столицу Нижнего Египта, чтобы править им.

— В Мемфис? — воскликнула я. — Мы уедем в Мемфис? Навсегда?

— Навсегда — это слишком большое слово, Мутни, — отозвался отец. Мы вышли в коридор с мозаичным полом и зашагали между колонн. — Возможно, не навсегда.

— А тогда на сколько? Когда мы вернемся?

Отец посмотрел на мать, и им без слов стало ясно, что отвечать следует ей.

— Мутни, твоя сестра будет царицей Египта, — сказала она тоном, каким говорят с маленькими детьми, а не с тринадцатилетними девушками. — Когда Старший уйдет в загробный мир, Аменхотеп вернется в Фивы, чтобы принять правление и над Верхним Египтом тоже. Но пока Старший жив, мы не вернемся.

— А когда это будет? Фараон может прожить еще двадцать лет!

На это никто не ответил, и я поняла по виду моего отца, что стражники, возможно, услышали мои слова.

— Теперь, когда двор разделится, начнутся опасные игры, — понизив голос, произнес отец. — Кто останется при старом царе, а кто сделает ставку на молодого? Панахеси поедет с Кийей в Мемфис, поскольку она носит ребенка Аменхотепа. Мы, конечно же, поедем тоже. Твоя обязанность будет заключаться в том, чтобы предостерегать Нефертити от всех неприятностей.

Мы вошли в открытый дворик у дворца, где ждала процессия; мать поставила Нефертити рядом с царицей Тийей. Я схватила отца за руку, пока он тоже не ушел.

— А вдруг она не захочет меня слушать?

— Захочет, потому что она слушает тебя всегда. — Отец положил руку мне на плечо. — И потому, что ты единственная, кто честен с нею.

Процессия должна была начаться в полдень. Старший и царица Тийя — на колесницах. За ними — придворные на открытых носилках, под тонкими пологами из льна. И лишь Аменхотепу с Нефертити предстояло идти пешком, как то предписывала традиция, через весь город к барже фараона, ждущей их на фиванской пристани. Оттуда баржа должна была отплыть в Карнак. Там царственная пара вступит в ворота храма, и их коронуют как царя и царицу Нижнего Египта.

По мере того как дворик заполнялся знатью, стражники держались все более напряженно. Они нервно переминались с ноги на ногу, понимая, что, если во время процессии что-то случится, они поплатятся жизнью. Мое внимание привлек один из солдат, молодой военачальник с длинными волосами, в схенти с заложенными складками. Ипу проследила за моим взглядом и сказала:

— Военачальник Нахтмин. Всего двадцать один год. Я могу вас познакомить…

— Не смей! — выпалила я.

Ипу рассмеялась:

— Восемь лет разницы — не так уж и много!

Нефертити услышала наш смех и нахмурилась.

— Где Аменхотеп? — недовольно спросила она.

— Я бы на твоем месте не волновался, — иронически отозвался отец. — Собственной коронации он не пропустит.

Когда царевич появился, по одну руку от него шла Кийя, а по другую — ее отец, Панахеси. Оба они что-то быстро нашептывали царевичу на ухо; когда они подошли к нам, Панахеси холодно поздоровался с отцом. Потом он увидел Нефертити в диадеме царицы и скривился, словно что-то кислое съел. Но Кийя лишь улыбнулась и, прежде чем отойти от Аменхотепа, нежно коснулась его руки.

— Да будет ваше высочество благословенно в этот благоприятный день, — с тошнотворной любезностью произнесла она. — Да пребудет с тобою Атон.

Нефертити взглянула в глаза отцу. Кийя только что благословила Аменхотепа именем Атона. Вот чем она держит его.

Глаза отца заблестели.

— Держись поближе, — предупредил он меня. — В Карнаке мы пойдем до храма пешком, а там на улицах будет столько народу, сколько ты в жизни не видала.

— Это из-за коронации? — спросила я.

Но отец меня не услышал. Мой голос утонул в шуме, производимом лошадьми, колесницами и стражниками.