в Ленинграде, на Невском проспекте, фарцовщикам. Уже несколько мальчиков погибли. Некоторых успели спасти. Каждый честный пионер должен рассказать взрослым, лучше всего своей классной руководительнице, про тех, кто торгует жвачкой и Родиной.

Вот это было сильно! Жевать не перестали, но удовольствия сильно поубавилось. Как-то раз, купив у Пончика за рубль на двоих пачку финских мятных подушечек, мы с Китычем измучили себя сомнениями.

– А вдруг? Вдруг именно эта отравлена?! – нагнетал я.

Китыч брал подушечку, мял ее пальцами, разглядывал, принюхивался.

– Не… Не она.

– С чего взял?

– Ты знаешь, чем пахнет цианистый калий? Помнишь, в книгах? Горьким миндалем. А эта – понюхай! И была бы дырочка от шприца. Видишь – нету!

– Ну давай тогда…

– А-а-а! Сам давай!

Наконец решили – пополам. На счет раз-два-три сунули половинки в рот и стали жевать, пристально глядя друг другу в глаза. Минута, пять минут… смерть не наступала.

– Ты как?

– Нормально. Сердце только стучит в глотке, а ты?

– И я нормально. Давай еще по одной?

Проклятые буржуины! Ну, зачем были им ломать наш кайф?! Одно слово – капиталисты!

Но для меня главным было – вот он, подвиг Павлика Морозова! Да, Пончик мне друг, часто угощал меня конфетами, анекдоты рассказывал – обхохочешься, но я в первую очередь пионер и тимуровец. И пусть враги отомстят мне, пусть я погибну, но спасу жизни невинных! Умирать, конечно, не хотелось, но как хотелось увидеть заплаканную Валентину Александровну, когда вечером дома она находит в стопке ученических тетрадок мою мятую, с кляксами тетрадь с последним домашним заданием и машинально правит мои милые ошибки… и вдруг натыкается на строки: «Я так люблю жизнь! Но прожить ее надо так, чтобы…» – ну и так далее. За такое многое можно отдать.

На собрании отряда я объявил, что завтра мы должны вломить всю шайку Пончика учителям. Ребята были потрясены.

– Могут побить! – наконец нерешительно вымолвил Китыч.

– Ну и что?! – с жаром возразил я.

Эту глупость тимуровцы оставили без внимания. Бобрик нахмурился.

– А кто будет говорить?

– Я!

Матильда обрадовался.

– Правильно! Ты – главный! Ты командир!

Матильда попал в отряд случайно, последним призывом. В третьем классе классная поручила нам с Китом взять его на буксир. Матильда учился плохо абсолютно по всем предметам, включая физкультуру. Мы должны были помогать ему после школы делать домашние задания. Очень скоро мы поняли, что легче собаку научить мяукать, чем Матильду правилам грамматики, нашли у него в буфете старую колоду карт и чудесно проводили втроем время за игрой в дурака. Если честно, Матильда гораздо более походил на роль Квакина, чем тот же Сергеев, но… ведь свой же сукин сын, как говаривал старина Рейган про диктатора Самосу.

…Разоблачение осиного гнезда вредителей советского строя случилось на следующий день. Помню гробовую тишину в физкультурном зале, где выстроились младшие классы. Я – в белой пионерской рубашке. Рядом директор школы и классная руководительница. Срывающимся от жгучего волнения голосом я рассказываю о том, как Пончик, Гердт и Сергеев продают за деньги жвачку во дворе, которую выклянчивают у иностранцев на Невском проспекте, а деньги потом тратят на сигареты!

Пончик, Гердт и Сергеев стоят тут же, перед всеми, и не верят своим глазам и не верят своим ушам. Одноклассники открыли рот. Директор покрылась красными пятнами. Триумф выглядел как-то странно. Еще вчера мне казалось, что учителя вынесут меня из зала на руках под аплодисменты всей школы; сегодня я увидел, что причинил всем массу неудобств. Меньше всего это разоблачение нужно было именно директору. Заслуженная пенсионерка была уверена, что надежно держит в ежовых рукавицах всю школу, и вдруг – позор! Идеологическая диверсия! Скандал! Проверки и разборки! РОНО и райком, а то и выше! Как допустили? Как могли?! Куда смотрели! И все из-за этого поганца в белой рубахе, начитавшегося книжек, который теперь стоит, как памятник Павлику Морозову на пьедестале и ждет оваций!

Всю троицу исключили из школы на две недели. Невероятно, но именно это, кажется, и спасло меня от возмездия. Пончик ликовал. Две недели отдыха от ненавистной школы были достойной наградой. К тому же авторитет троицы среди падшей части улицы Народной вознесся на недосягаемую высоту. Пострадали от власти как-никак. И даже получили срок. Пончик даже угостил меня бесплатно финской резинкой и все допытывался, зачем я все это устроил? В самом деле – зачем?

Много лет спустя я читал про доносы, которые мои соотечественники в сталинское время писали друг на друга без всякого принуждения и часто даже без всякой выгоды. Это было что-то вроде жертвоприношения ненасытному в своей жестокости языческому божеству, знак верности и покорности его воле; это было сладострастное переживание раба, который любит своего насильника тем крепче, чем сильнее тот причиняет ему боль и ужас

Конечно, мой донос был публичен и требовал отваги и честности. Конечно, его можно легко назвать смелым поступком, и все же, и все же… Я хорошо помню, как в минуту, когда физкультурный зал наполнился звенящей тишиной и все взоры были прикованы к трем нарушителям, острое чувство, похожее на похоть, овладело мной. Сильное чувство. Нехорошее.

Никакой выгоды акт гражданского мужества не принес ни мне, ни моему отряду. Мы по-прежнему были изгоями, учителя по-прежнему нас побаивались и всячески отчуждали от серьезных дел.

В четвертом классе сменилась классная руководительница, новая, тоже Валентина, только Сергеевна, была умнее, образованнее и строже, к тому же коммунистка до мозга костей. К сожалению (а может быть и к счастью) тимуровский отряд к этому времени сдулся. Точнее окончательно выродилась сама его первоначальная идея. Бедные бабушки уже не торкали нашу совесть от слова совсем. Скорее мы воевали с ними за дворовые скамейки. Помогать ветеранам было скучно. Мы нашли всего лишь одного. Он хмуро открыл нам дверь, мы отдали, как и полагается, салют, спросили надо ли чего.

– А что можете? – спросил мужик недоверчиво.

– Можем сгонять в магазин, – из-за спины вякнул Матильда.

– За бутылкой что ль? – удивился мужик. – Это я и сам как-нибудь управлюсь. Двигайте отсюда, пацаны

На экраны вышел сериал «Семнадцать мгновений весны» и мгновенно наложил отпечаток на эстетику не только отечественного кинематографа, но и ребячьих игр. Тимуровский отряд мы переименовали. Теперь каждый из нас был членом ЛНЗП – «Ленинградский народный зеленый патруль». На каждого была составлена характеристика. Начиналась она так: «Истинный ленинградец. Характер нордический. К врагам природы беспощаден». Заканчивалась: «Не женат. Связей, порочащих его, нет. Детей нет». И подпись. Опять кровью.

Природе на Народной ничего не угрожало, но мы