– Ладно. В следующий раз все тщательней проверим. Возьмем лопатки…

– И корзины надо взять, – с энтузиазмом откликнулся Китыч.

– А корзины-то тебе зачем?

– А как же. Куда ты будешь складывать… черепа, кости? В руках понесешь? И термос надо захватить. И пожрать.

– Далековато забрались, – недовольно произнес кто-то. – В следующий раз поближе будем искать. Тут бои везде были.

Мы замолчали. Я пытался представить себе, как под этой самой березой лежу с винтовкой лет тридцать назад, а сверху в атаку заходит с ревом вражеский самолет. Страшно!

– Матильда, – строго сказал я, выпрямившись. – Ты почему в сочинении написал, что хочешь стать шофером?

– А что? – спросил Матильда все еще не отрывая взгляд от своих сокровищ.

– Ну как что? Ты – тимуровец! Вот я буду шпионов ловить. Буду работать в КГБ. Бобрик капитаном станет, дальнего плаванья. Китыч танкистом. Тимка космонавтом. А ты – шофером.

– Так у меня одни тройки в четверти. Сам же знаешь… Куда мне в космонавты.

– Ну, в пожарники можно, – Тимка пришел на помощь. – У меня старший брат на одни двойки учился, а потом пожарником стал. На Севере сейчас работает. В тюрьме. Три года осталось…

– Ладно, – согласился Матильда, – буду пожарником. Давайте костер жечь?

– А спички где?

– Зачем спички. Есть способ, – оживился Тимка, – собираем мох, потом кладем его на голову Матильде и – бац по голове поленом! У него искры из глаз посыплются, а тут мы с Китычем будем их раздувать…

Шутка была старая, но развеселила всех ужасно, в том числе и Матильду.

Вернулись домой уже в сумерки. Поздно вечером, на кухне, я записал в учетную тетрадь отряда, в графе «Планы»: «Поиск останков бойцов советской армии». И в графе «Выполнено/не выполнено» жирно вывел: «Выполнено». Чуть выше в графе «Планы» значилось: «Научить Матильду арифметике», а в графе «Выполнено/не выполнено»: «Тупой, как дерево». Тетрадка была худенькая, все подвиги отряда умещались на одной страничке, из них только один заслуживал уважения: «Помогли ветерану войны. Принесли из магазина пачку папирос». Этот подвиг я помнил хорошо. Всклокоченный дядька из второй парадной, высунулся из окна первого этажа и попросил нас с Тимкой сбегать в магазин за папиросами. Сам он не мог по причине сильного похмелья. В отделе мне не хотели продавать папиросы, пришлось на пару с Тимкой придумывать историю с отцом, который приболел и попросил меня сбегать в магазин. Пачка «Беломора» жгла руки. На скамейке под кустами мы аккуратно взломали ее и вытащили одну папиросу. Тут нас и нашел Пончик, который «курить, пить и говорить начал одновременно». У него были собственные сигареты, и мы задымили по очереди с ожесточенными лицами отпетых хулиганов, пока Пончик не закричал: «Да вы же не в затяг! Так не считается!». Ну, я и попробовал «в затяг».

– Надо было притвориться! – выговаривал мне через полчаса Тимка, поддерживая за локоть – Ты как в кусты упал – Пончик и сдристнул, гад. А ты блевал, как мой батя в Новый год. На всю улицу слышно было!

Хмурый «ветеран» потряс пачкой у уха, ухмыльнулся.

– Отщипнули? Ни-ни-ни! Я не в обиде! Спасибо, хлопцы! Это, значит, вас в школе теперь так вот учат? Ну-ну!

Поиски останков солдат пришлось отложить. Пошли дожди, а когда они закончились, сошли и грибы.

Но лес был хорош в любое время года!

Зимой наш он наполнялся взрослыми лыжниками и детьми. Прокладывалась лыжня аж до ближайшей деревеньки Новосергеевки, которая стояла в верховьях речки Оккервиль. До деревеньки добирались только самые выносливые на хороших лыжах: молодые мужики в роскошных свитерах и брюках, заправленных в шерстяные гетры или носки. Они попеременно взмахивали деревянными лыжами, громко шлепали ими о лыжню, мощно толкались бамбуковыми палками и с криком: «Посторонись!» – исчезали вдали в облаке снежной пыли, оставляя на обочинах недовольных дохляков, стариков и женщин. Я любил лыжи, хотя и не знал еще, что крепко свяжу с ними свою дальнейшую жизнь. Зимний лес очаровывал меня, особенно в сумерках, а если на небе была луна и высыпали звезды, то душа наполнялась каким-то тихим, смиренным восторгом и благодарностью Тому, Кто это все создал. В такие минуты легко было поверить и в добрых эльфов, и в Бабу Ягу, и в Деда Мороза и в коммунизм. Мой верный друг Китыч сопровождал меня в зимних прогулках. Разумеется, и для этих прогулок была продумана надежная идеологическая база: я, наверное, на всю жизнь был изувечен должностью командира тимуровского отряда, ничего не делал просто так! На этот раз мы изучали следы зверей нашего леса и заносили их рисунки в специальную тетрадь. Зачем? Черт его знает… Наверное, чтоб потом защищать от браконьеров. В тетрадке уже были (откуда?!) следы зайца, куницы, лисы, белки и кабана, потом появилась росомаха и косуля; не хватало волка и однажды мы отправились в лес с однозначным намерением добыть его следы.

Этот день я запомнил на всю жизнь. Особый день. В такие дни в детской душе рождается поэт или мыслитель. А если не рождается – беда! Бракованный вышел человек. Близким в тягость и себе в горе.

Ходили мы по заснеженным полям и перелескам долго. Устали. Уже давно перестали переговариваться и только пыхтели на весь лес сопливыми носами. Забрели в дебри.

Незаметно догорало лимонное зарево на западном небосклоне, темно-синее небо расчертили серебряные дорожки самолетов, крупные звезды замерцали, когда мы присели отдохнуть на толстое поваленное дерево, соскоблив с него ножом ледяную корку и постелив еловые ветки. Мороз усилился, воздух был неподвижен и пах хвоей.

– И все-таки мне кажется, что это был волк, – сказал я. – Окуда здесь взяться собаке? И скакал он в глубь леса, а не в город.

– Маленькие больно…

– Молодой. И глупый. Увидел, что не туда попал и – деру.

Китыч промолчал. У него в кармане был блокнот и карандаш. Он и срисовывал следы, которые мы потом дома пытались идентифицировать.

– Здесь зайцев полно. А где зайцы – там и волки.

– Не так: где елки – там и волки.

– Волки теперь на людей не нападают, – сказал я с притворой уверенностью.

– Да? – вежливо отозвался Китыч.

– Да. А ты думаешь, нападают? Чего молчишь? Кит?!

– Не нападают… Они старых едят и больных этих, лосей… И детенышей, – добавил он тихо.

Вечно он… со своей правдой.

Мы вглядывались в темно-фиолетовую муть, которая вкрадчиво подступала со всех сторон, и вдруг увидели, как из-за деревьев всплывает огромное оранжевое светило.

– Что это? – робко спросил Китыч.

Я молчал, открыв рот. Ленинград, Валентина Сергеевна, школьные линейки, пионерские