Ей обязательно надо было понравиться родственникам, об этом просил муж, и она ужасно волновалась, не зная, как себя вести, чтобы и Вера Михайловна, и муж ее, Александр Павлович, и дети их приняли ее как свою. Дело осложнялось еще и тем, что, как это узнала потом Анна Григорьевна, Федора Михайловича хотели женить на сестре Александра Павловича, Елене Павловне, у которой давно и безнадежно болел муж. А тут, словно из-под земли, появляется какая-то стенографка от профессора Ольхина да и становится женой любимого дяди. Думали: наверняка нигилистка, в очках, стриженая и курит.

Вихрем в комнату влетел тогда мальчик (это был десятилетний Витя Иванов), глянул на Анну и убежал. Из соседней комнаты донесся его звонкий голосок:

– Молодая, расфранченная и без очков!

Витя, оказывается, прибегал на разведку. На него тут же зашикали…

С того дня и началась у них дружба, тут Вера Михайловна постаралась – обогрела, поддержала. Но что же сейчас-то она смотрит так нехорошо и даже диковато?

– Аня, Федя, – продолжала Вера Михайловна как-то слишком униженно и просительно. – Вы всё поймете, поэтому буду спокойно говорить. Ведь поймете? Ведь не обидитесь? Да и что обижаться, право, разве мы не свои люди? У меня десять детей, и, если бы все крепко стояли на ногах, разве об этом я заговорила бы?

– О чем, Вера? – Анна Григорьевна уже догадалась о чем, но хотела, чтобы Вера Михайловна сама всё рассказала, раз завела разговор.

– Да вы уж, поди, догадались о чем. – Она обмахивалась платком, на щеках ее появились розовые пятна. – Когда был жив Александр Павлович, мы нужды не испытывали: он служил. Вам помогали всегда. Вспомни, Федя. А теперь вот нужда, младших детей надо определять. – Она шумно вздохнула и поерзала на диване. – Если бы не дети, не стала бы я просить…

– Вера, ты, вероятно, о наследстве? – словно извиняясь, сказал Федор Михайлович. Болезненная, нехорошая улыбка перекосила его губы, и с болью, даже с отчаянием он посмотрел на сестру. – Так ведь всё решили. Чего же еще?

– Решили, да не совсем. Хорошо бы перерешить. Сам посуди: так ли бы рассудила с наследством Александра Федоровна[33], наша милая тетя, если бы теперь поглядела на всех нас? Прежде я и сестра Александра были богаты, а ты беден. Теперь же наоборот: мы бедны, ты богат. Разве не так? Вы сами говорили, что книготорговля ваша идет прекрасно. Новый роман раскупается, «Дневник писателя» тоже. Чего же еще? Вот и отказался бы ты, Федя, от тетиного дома, тебе завещанного, в нашу с Александрой пользу. Вполне ты без этого дома можешь обойтись, а я могла бы деткам его разделить, они бы и устроились.

Зная, что муж теряется совершенно, когда речь заходит о делах денежных или практических, Анна Григорьевна решилась отвечать сама:

– Вера, послушай, да тебе ли не знать, каково наше положение? О чем Федор-то сейчас собирался писать письмо? Пять тысяч нам должен «Русский вестник» за «Братьев Карамазовых» – вот и весь наш капитал. Больше ни копейки нет, да и когда мы получим деньги-то от Любимова? Посуди сама: у нас тоже дети, а здоровье у Федора Михайловича не железное. Тебе ли это не знать? Ведь только в прошлом году мы освободились от долгов. Откуда ты взяла о нашем-то богатстве? Книготорговлю я веду – хочешь, погляди книгу, там каждая копейка учтена.

– Вот еще, стану я ваши книги смотреть, – отрезала Вера Михайловна. – Я в этих учетах ровным счетом ничего не понимаю. Однако сама говоришь: на жизнь хватает. А у меня – нет. Куда я младшеньких дену? – По щекам ее побежали слезы, она торопливо их вытирала. – Был бы жив Александр Павлович…

– Побойся Бога, Вера, – тихо, но грозно сказал Федор Михайлович. – Александр Павлович сквозь землю бы провалился, услышав, что ты сейчас говоришь…

– Как? Меня укорять Александром Павловичем? – Вера Михайловна мгновенно перестала плакать… – Да не тебя ли, Федя, он выручал?

– Вера, оставим разговор на другое время, – проговорила Анна Григорьевна. – Федору теперь нельзя волноваться. Даже разговаривать нельзя, потому что…

– Подожди, Аня. Они думают, что я миллионер! О Господи! Да я на каторге так не работал, как над своими книгами! А награда? Сколько получает русский писатель? Ровно столько, чтобы не околеть! Да и то при условии, если книги его нарасхват, если имя его у всех на устах! А ежели нет? Страшно представить тогда участь писателя нашего. Но ты-то, Вера, просвещенный человек, любимая сестра! Ты-то разве не знаешь, как я жил и живу? Тетка наделила твоих детей землей, да и у тебя состояние есть, что же ты деток-то вперед выставляешь, будто они раздетые и разутые? Не стыдно? А что у моих останется, когда я умру, ты подумала? – Он вдруг увидел, что глаза Веры округлились и наполнились ужасом. Страх расширил зрачки и у Анны Григорьевны… – Да вы что? Что такое? – Тут он, как давеча, ночью, почувствовал теплую волну на губах, бороде и провел по ним ладонью.

В этот момент в комнату вбежала Люба, следом за нею Федя. Видимо, они бегали друг за другом, потому что были румяны и возбуждены.

– Тетя Вера, он меня не догнал!

Люба бросилась к тетке на колени, как бы прячась от брата: она озорно посмотрела на отца и тут увидела, что он в крови. Быстро придвинулась она к отцу, но ее опередила мать, вытирая губы Федора Михайловича салфетками и заставляя его запрокинуть голову. Взяв мужа под руки, она повела его в кабинет, на диван, успокаивая и заставляя замолчать.

– Папочка, миленький мой, – вдруг тоненько сказала Люба, и голос ее пресекся: – Тебе больно?

– Что ты, что ты, Лилечка, – ответил он, уже лежа на диване с запрокинутой головой. – Вон газетка на столе, ну-ка, дай сюда.

Люба дала ему газету – это был подписной лист «Осколков».

– Видишь, как тут нарисовано… Смешно? – Федор Михайлович ткнул пальцем на карикатуру, где были изображены горе-рыбаки, запутавшиеся в сетях. Поманил он и сына, чтобы и тот поглядел. Федя осторожно подошел, глянул и вдруг прыснул от смеха. Люба тоже хихикнула и вытерла слезу. Хихикнул и Федор Михайлович, погладил руку Анны Григорьевны, а потом Веры. – Не сердись, сестра, пожалуйста…

– Феденька, да если бы я знала… Феденька…

– Успокойся, Вера. – Анна Григорьевна обняла ее за талию и повела к двери. – Идите, дети, папе надо отдохнуть.

Федор Михайлович кивнул, продолжая улыбаться детям. В то же самое время он прислушивался к себе, пытаясь понять, продолжает ли идти кровь. Она шла, но понемногу.

Анна Григорьевна в это время никак не могла выпроводить родственницу. Вера Михайловна сыпала извинениями, слезами, восклицаниями. Собственные ее огорчения перемешались с болью